Ожившая легенда - Юлия Журавлева

Сильнодействующие препараты, вроде стимуляторов, сильных обезболивающих и лекарств с наркотическими компонентами выдавались Целительской палатой раз в год, исходя из потребностей клиники. Все излишки предполагалось или сдавать, или брать на следующий меньше. Перед продлением лицензии за каждый препарат целитель обязан отчитаться.

Я прошла к сейфу, где хранились вещества, попутно достав из ящика стола журнал учета расходования средств. Действовала я с невозмутимым лицом, однако по спине пробежал холодок. При всех недостатках Эдварда дураком он не был. И если захочет докопаться — то сможет, особенно с учетом того, что отчет о потраченных сильнодействующих лекарствах шит у меня белыми нитками, трещащими по швам.

Эдвард протянул руку, и я нехотя передала ему журнал. Журнал был большой и объемный, мы при всем желании не могли коснуться друг друга, но и здесь мой бывший проявил чудеса изворотливости, взяв журнал одной рукой, а второй невзначай провел по тыльной стороне моей ладони.

Руку я отдернула, заметив, как пристально экс-проверяющий наблюдает за моей реакцией. Ждет, что я зальюсь краской? Или начну на него орать, что он себе позволяет? Нет уж, все-таки я достаточно повзрослела, чтобы не вестись на столь дешевые провокации, когда первый шок от неожиданной и не самой приятной встречи прошел.

Так что я показательно-неторопливо взяла со стола салфетку и вытерла руку в том месте, где он меня коснулся. Все это молча и без эмоций, как если бы после обделавшегося от испуга животного. Часть моей работы, случается, да.

И почувствовала легкое удовлетворение, когда недовольная тень мелькнула на красивом, гладко выбритом лице.

Надо отметить, что с возрастом мой бывший, как мне бы того ни хотелось, не стал хуже. Не расплылся и не обзавелся животом или явно наметившейся лысиной. Напротив, юношеская смазливость сменилась мужской зрелой красотой. Длинные каштановые волосы забраны синей лентой в тон галстуку в хвостик. Карие выразительные глаза под росчерками тонких, наверняка, выщипанных бровей. Классический прямой нос с узкими крыльями и чувственные губы, одаривающие всех очаровательной улыбкой. Отлично сидящий костюм только подчеркивал разворот плеч и грудную клетку. Длинные ноги в брюках с идеальной стрелкой.

Эдвард оставался до омерзительного хорош собой. Рядом с ним Майк казался мальчишкой даже в те годы, когда они оба были молодыми парнями, а теперь мой друг, как в янтаре, застывший в двадцати с небольшим годах, и вовсе бы потерялся на фоне импозантного мужчины. А еще Эдвард Стейн обладал способностью нравиться всем вне зависимости от пола и возраста. Он был негласным лидером среди парней, его мнение спрашивали по любому поводу, прислушивались и поступали «как Эд посоветовал». Преподаватели ставили лучшего студента потока в пример, никогда не жалея для него добрых слов и теплых мест на регулярных практиках. А уж преподавательницы женского пола души в нем не чаяли. Про девчонок, толпами увивавшихся вокруг, и говорить нечего.

Но яркий, общительный и обаятельный студент не спешил заводить серьезных отношений, а о несерьезных говорить было как-то не принято. Ничто не должно омрачать светлый облик непревзойденного Эдварда Стейна. И мне бы задуматься, почему на последнем курсе первый красавчик и звезда всея Академии обратил на меня внимание, да не просто обратил, а — небывалое дело! — предложил встречаться. Но, польщенная вниманием такого парня, я парила на эфирных крыльях любви и предпочитала не задаваться неприятными вопросами.

А теперь неприятные вопросы будет задавать мне этот хмырь, уже сейчас подозрительно и чересчур внимательно изучающий учетный журнал, так и ищущий, к чему бы прикопаться.

Я открыла сейф и демонстративно отошла, предлагая проверяющему сверить текущие остатки по факту и с журналом.

Эдвард наклонился и начал выставлять пузырьки один за другим на стол, пока их не скопилась небольшая батарея. Потом медленно пересчитывал, делая пометки в своих бумагах. Слишком скрупулезно, слишком внимательно и дотошно, оглядывая каждый пузырек, проверяя, полный ли он, затем откручивая крышечки и определял на запах — то ли лекарство внутри. Те, которые вскрывать нельзя — проверял магически, но не оставлял без внимания. Будто я могла опуститься до подлога! Сколько у меня было разных проверок, эта первая, в которой осматривался и обнюхивался каждый пузырек, сверялся с этикеткой, проверялся срок годности. Нет, в этом я была уверена, в отличие от количества обезболивающих и стимуляторов, которые включила в журнал, как испорченные. И такое количество «битых и бракованных» не могло не вызывать подозрения, особенно в свете того, что пузырьки, которые следовало предъявить, я выкинула. Все-таки с проверяющими всегда можно договориться и другими, скажем так, альтернативными методами, на которые у меня всегда отложены резервные средства. Кто же знал, что проверять меня приедет лично один из руководящих чинов Целительской палаты и мой бывший. Явно ведь не из благих побуждений или желая восстановить наши отношения. Не приведи ушедшие иметь с этим мерзавцем что-то общее или, упаси боги, хоть какие-то отношения!

— А где пузырьки от испорченных препаратов? — задал логичный и ожидаемый вопрос бывший.

— На помойке, — буркнула я. — Вот еще год мусор хранить.

— На помойке? — с насмешкой переспросил Эдвард. — Печально. А где ризосодержащие? Тоже на помойке?

— В морозильном ларе, они хранятся в холоде.

Препараты, получаемые из ризода — очень редкого, но очень полезного минерала, не переносили тепло и солнечный свет.

— Я знаю, как они хранятся. Где холодильный ларь?

И тут был мой второй прокол, который придется признать.

— На кухне.

— На кухне? — опять уточнил проверяющий.

— У тебя проблемы со слухом? — огрызнулась я.

— У меня-то проблем нет, — резонно заметил мой бывший. — Показывай свой ларь.

Пришлось вести его на кухню, где Эдвард только головой покачал, когда я вытащила из глубины ларя небольшой ящик с ампулами. Но они хотя бы были в полном составе.

Потом пришла пора редких и дорогих ингредиентов, они не то чтобы контролировались, но находились на учете Целительской палаты. Никто никогда их не проверял сколь-нибудь серьезно, так, посмотрят, что есть — и успокоятся. Но не Эдвард Стейн. Этот достал все наименования, которые у меня имелись, пересчитал и удовлетворенно кивнул. И что-то у меня в голове щелкнуло: вот оно!

— А что в шкатулке? — Эдвард кивнул на шкатулку в сейфе.

— Личные документы, — открывать шкатулку, не относящуюся к текущей проверке, я не собиралась.

Эдвард подозрительно посмотрел на шкатулку, но ничего не сказал. Он прекрасно знал, что пытаться заставить меня сделать что-то против воли совершенно бесполезно. Зато шкатулка с документами навела его на другую мысль.

— Покажи черный ящик, — внезапно попросил проверяющий, чем буквально выбил меня из колеи.

— Зачем? — нет, его наличие, конечно, проверяли, но что-то мне подсказывает, что одним наличием сего предмета Эдвард не ограничится.