Тело Милосовича - Алексей Митрофанов

— Наверное, в каждом случае эти люди разные.

Филатов не придумал, о чем бы еще спросить.

— Если хотите узнать о бальзамировании, — сказал напоследок Малага, — я вам подскажу книгу, где это описано в правильном свете…

У него зазвонил телефон.

— Да? — ответил Малага, покосившись на Филатова.

Тот отвернулся и достал свой телефон, сделав вид, что ему тоже надо позвонить. Просто так встать и уйти было неудобно.

— Хорошо, — продолжал Малага, понизив голос, — да, понятно. Распоряжусь прямо сейчас. Жду. — Он посмотрел на Филатова: — Извините, дела.

— Конечно, — согласился тот, — мне тоже пора.

Он поднялся.

— Да! — сказал он, словно только что вспомнил. — Тот гроб еще продается?

— Какой?

— Который был б/у?

— Уже нет, — как-то напряженно ответил Малага.

— Продали?

— Да, — запнулся он, — продали.

— И обивку поменяли? — не отставал Филатов.

— Не знаю, этим занимались другие люди.

Филатов видел, что разговор собеседнику неприятен и он старается поскорее от него избавиться. Он направился к выходу, Малага обогнал его и вырвался на шаг вперед. Казалось, он пребывает в возбуждении и нетерпении.

Малага проводил его до крыльца, но не вернулся назад, а закурил и стал топтаться на пятачке перед дверью.

Филатов уже сидел в машине, когда к конторе подъехал огромный, похожий на никелированный сарай джип редкой марки. Из него вышли два человека и направились ко входу. Завидев их, Малага расплылся в заискивающей улыбке, выбросил сигарету и повел их внутрь.

Филатову показалось, что людей из джипа он уже где-то видел.

— Отъедь в сторонку и стань вон там, — велел он водителю.

Он рассчитал таким образом, чтобы его не было видно из окон конторы. С нового места открывался обзор заднего двора похоронного заведения.

Минут через пятнадцать он увидел, как открылась боковая дверь и приехавшие на джипе люди вытащили тот самый гроб, которым он интересовался. И снова они показались Филатову странно знакомыми, но он никак не мог вспомнить, где их видел. Оглядываясь, они понесли гроб на задний двор и скрылись за глухим забором. Вскоре оттуда стал подниматься дым. «Сжигают его, что ли? — не понял Филатов. — Но зачем?»

Еще немного погодя из дверей вышел Малага и, оглядываясь, тоже направился на задний двор.

— Поехали! — велел Филатов.

По пути он заехал в книжный магазин, купил книгу, рекомендованную Малагой, пролистал ее и нашел требуемое место о бальзамировании.

«До чего ужасно выглядела его мать! — прочитал он. — Когда я приблизилась к ней, меня так и передернуло. Дело не в том, что лицо стало серым, к этому я уже привыкла, но оно было искажено, она будто бы умирала в приступе дикой ярости…

Сыну непременно хотелось, чтобы в гробу у нее было нормальное, достойное крупного ученого выражение лица, а не эта дьявольская гримаса.

Тело доставили самолетом, но оно уже не имело вида — я так ему и сказала.

…Сначала внутривенно вливается формалиновая смесь. Это совсем не то, что переливание крови.

Надо рассечь ногу и ввести катетер, через который специальным насосом раствор вводится в тело и выводится из него. Работал всегда сам начальник. Я иногда помогала привести покойника в порядок или подавала инструменты, но каждый раз отворачивалась — из какого-то инстинктивного, непреодолимого отвращения. Не к мертвецам, к ним-то я давно привыкла. А к начальнику. У него были такие белые, бескровные руки… А ногти длинные, острые… Теперь, когда надо было первый раз самой сделать надрез, я пожалела, что не наблюдала повнимательнее. Боялась, вдруг не получится. Дрожа от страха, я готовила инструменты, раствор и насос — старый, но исправный. Потом засучила покойной левую штанину до колена — обнажилась ледяная тонкая голень. Неловко и неуверенно я разрезала скальпелем кожу крест-накрест… Кожа покойной розовела, по мере того как по венам разливалась жидкость… Вскоре расслабились руки и подбородок. Жуткая гримаса исчезла, черты лица расправились и снова обрели спокойствие. Увидев, каким приветливым стало лицо матери, сын захотел сделать ее еще прекраснее и пошел за косметикой».

Филатов почувствовал, что с него уже хватит этого чтения, и захлопнул книгу. Внутренне он порадовался, что не стал просить, чтобы Малага показал ему, как все происходит в действительности. Он невольно вспомнил, как выглядели у того руки — они тоже были белыми и бескровными.

Ему не давала покоя мысль, зачем посетители похоронного бюро сожгли гроб. Он с досадой вспомнил, что не записал номер машины, на которой приехали те люди. Хотя это могло ничего не дать. Такая приметная машина наверняка зарегистрирована на человека, который тут ни сном ни духом.

Ему захотелось спросить об этом Малагу напрямую. Он набрал его номер. Никто не ответил.

В последующие дни Филатов еще несколько раз набирал Малагу, но ответа так и не дождался.

Постепенно интерес к теме Слободана, достигший апогея в дни похорон, слабел и сходил на нет. Либеральные СМИ на все лады прополоскали косточки его семье и переключились на другие темы. Одной из последних была статья в «Новейших известиях» под названием «Клан Слободана». Она-то и попалась Филатову на глаза:

«О родне Слободана Милосовича говорят как об исключительном явлении, достойном пера Шекспира. Члены этой семьи во все времена не ладили ни друг с другом, ни с внешним миром. Существование Милосовичей отравляли бесчисленные „враги“.

Родители будущего президента Югославии жили в постоянных ссорах друг с другом. Отец-черногорец, священник, ушел из дому. Затем покончил с собой выстрелом в голову из чужого охотничьего ружья. Орудие самоубийства долго хранилось в семье как фамильная реликвия.

Мать-сербка, фанатичная марксистка, в 1974 году повесилась на люстре в собственной комнате. Ее брат, армейский генерал, застрелился. Таким образом, умерли три самых близких Слободану человека. В 1958-м Милосович познакомился с будущей женой Мирьяной (Мирой) Маркович, которая избавила его от душевных ран».

«Узнаю брата Колю, — с иронией подумал Филатов после первых же строк. — Так можно изобразить любого. А еще он, наверное, отрывал крылья жукам, однажды пнул ногой бродячую собаку и грубо ответил на сделанное ему замечание. И при чем здесь самоубийства родственников? Ведь дети за родителей не отвечают или как?»

«Отец Миры, герой войны, — читал он дальше, — сражался плечом к плечу с Тито, тетка была личным секретарем легендарного маршала. Мать девушки партизаны казнили за „измену“ (в 1942-м она находилась в отряде Сопротивления, попала в плен и якобы выдала под пытками военные секреты). Миру всю жизнь мучает вопрос: была ее мать предательницей или нет?