Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни

Я видел, как подбородок Виктора дрогнул от волнения, но он опустил голову, стиснул зубы так, что желваки заиграли на скулах, глубоко вздохнул и собирался начать говорить, когда Черкашин вдруг сказал, что объявляет перерыв.

Мы с Виктором вместе вышли из ленинской комнаты, и Виктор сразу направился к стоявшему возле своего кабинета Черкашину. Я пошёл за ним и услышал, как он с улыбкой говорит командиру роты:

– После перерыва, товарищ старший лейтенант, я обязательно выступлю. Вот тут-то мы с вами и поговорим начистоту.

Черкашин оглянулся по сторонам. Улыбка Гурина ничего хорошего не сулила. Со мной остановились рядом несколько солдат, в ожидании, что скажет Черкашин. А он пожал плечами и ответил, что никто не запрещает выступать. Мол, для того и собрание собирали.

– Да я у вас не разрешения спрашиваю, – проговорил Виктор, – а просто предупреждаю, чтоб это не было неожиданностью для вас.

Но командир роты уже не слушал, заходя в свой кабинет.

Мы вышли во двор. Как я понимаю, Витя волновался и специально сказал командиру роты о том, что хочет говорить, отрезая себе путь к отступлению, ибо теперь он уже не мог не выступить.

Стоял чудесный весенний день. Наша казарма находилась у самой горы, покрытой лесом, пылающим в это время года свежей зеленью. Здесь в зимнее время только самые отчаянные лыжники решались скатываться с горы по узкой просеке. Мы с Виктором часто ходили на службу в наш сектор на лыжах, но скатываться с крутогорья не решались.

Витя, отвлекаясь от собрания, заговорил о том, как хорошо сейчас в его Ялте, где всё давно цветёт. Вспомнил о море и о том, что именно к нему он уходил в минуты переживаний, и что сейчас с удовольствием пошёл бы, как, когда был на гражданке, к его бушующим волнам принять от них душевную силу. Я его понимал.

В это время к нам подошёл ефрейтор Ерпылёв и сообщил, что разговаривал только что с командиром взвода. Тот был в кабинете Черкашина и слышал, как тот докладывал командиру части о разговоре с Турином, и поэтому не рекомендует Гурину выступать, так как ни к чему хорошему это не приведёт. Стоявшие рядом друзья поддакнули, тоже советуя молчать.

– Ведь твоё выступление всё равно ничего не даст, – говорил один солдат, – хоть оно и будет правильным. Тогда как Черкашин тебе этого никогда не простит.

Но надо было знать Виктора. Такие разговоры его ещё больше укрепляли в принятом решении. Это стало ясно по тому, как он сказал весело:

– Ничего, ребятки, всё будет в порядке. Раз Черкашин говорит обо мне полковнику Глупому, значит, он меня боится, а, следовательно, и толк от моего выступления будет.

– Ну, что ж, значит, ты просто не хочешь в отпуск, – заметил кто-то.

– В отпуск я очень хочу, – ответил Гурин, – но правда важнее. Не будем так далеко углубляться в философию. Лучше пойдём в ленкомнату, а то уже, наверное, начали собираться, а мне опаздывать никак нельзя, чтобы Черкашин не подумал, что я испугался.

Начиная снова собрание, Черкашин беспокойно посмотрел на Гурина и, увидев, как он снова поднял руку, прося слова, сказал:

– Рядовой Гурин. Что вы хотите, говорите.

Виктор поднялся, держа левой рукой подбородок, напоминая задумавшегося мыслителя, На самом деле он, наверное, сдерживал дрожь. Затем он поднял голову и медленно с расстановкой заговорил:

– Вот тут все высказывались о том, что нужно улучшать дисциплину. А как это сделать?

Дальше речь его полилась так, словно она давно была продумана. Да так оно и было на самом деле. Он всё говорил обдуманно, не с бухты барахты.

– Давайте сравним поведение солдат из самого большого взвода нашей роты, взвода лейтенанта Цапкина, и нашего взвода, то есть самого маленького. Мы заметим, что нарушений у них меньше, чем у нас, и службу свою они несут отлично. Чем это можно объяснить? А тем, что с первого же дня, как к ним во взвод пришёл лейтенант Цапкин, его все солдаты полюбили за то, что он себя просто держит с подчинёнными, умеет быть строгим и в то же время может пошутить и посмеяться, никогда не кричит и, что самое главное, умеет постоять за солдат. У него во взводе все солдаты третьего и второго года службы съездили в отпуск, а некоторые успели даже дважды побывать дома. Его солдатам интересно служить. У них есть какой-то стимул. Они знают, что за отличную службу их отблагодарят.

А у нас самый маленький взвод и только три человека были отпущены домой в отпуск за два года.

Тут Гурин обратился непосредственно к командиру части.

– Ведь вот вы, товарищ полковник, три месяца назад дали нам задание и пообещали, что если мы его к сроку выполним, то все служащие второй год, поедут в отпуск. Было такое, товарищ полковник?

Глупый засмеялся и сказал своим трескучим голосом:

– Ну, было. Так я же вам потом ещё одно задание дал.

– Вот в том-то вся и соль, – подхватил Гурин, – что первое задание мы выполнили раньше срока, но никто не был отпущен в отпуск. Второе ваше задание мы опять выполнили отлично, но мы всё ещё здесь, а не дома. Да разве нам теперь интересно выполнять ваши очередные поручения, если вы не исполняете ваши обещания? Свой долг мы, конечно, должны исполнять по уставу, а не за отпуск. Мы давали присягу. Но согласитесь сами, что, если человека благодарят за хорошую работу, то он ещё лучше старается работать. Так же и в дисциплине. Но это лишь один аспект. А я хочу сказать и о другом.

К примеру, мне командир роты недавно объявил трое суток ареста за нарушение его указания.

– Да за это судить надо, – возмутился Глупый. – У нас уставом разрешается за это судить.

– Одну минуточку, товарищ полковник, – вежливо попросил Гурин, нахмурив брови. Он не любил, когда его перебивают. – Нарушение, разумеется, было, но какое? И почему? Дело обстояло так. У нас возле солдатской столовой есть в ограде калитка, через которую мы все обычно ходили из столовой прямо на службу в нашу зону, чтобы не терять время. В один прекрасный день эту калитку заперли, хотя она никому не мешала. Из-за этого, идя на службу из столовой, нам приходится делать крюк в полкилометра. Естественно, это никому не понравилось, потому многие стали для сокращения пути лезть через ограду, а кто потоньше, пролезает в дыру, проделанную в заборе. Если немного постоять возле столовой, то можно увидеть, с какой ловкостью солдаты преодолевают это искусственное препятствие. Поскольку я довольно худой, то, торопясь на службу однажды из столовой, где мы почему-то задержались, я пролез в проём в заборе. Это заметил командир роты и объявил мне трое суток ареста, которые я и отсидел, вернувшись с дежурства. Не подумайте, что я оправдываюсь. Наказание справедливое, но здесь есть одно «но». Если бы калитка была открыта, никто бы не нарушал порядок.

– А сейчас она открыта? – поинтересовался полковник.

– Нет. Заперта и неизвестно почему.

Полковник сделал какую-то запись в блокноте и продолжал слушать. А наш Гурин продолжал говорить: