Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни

Пусть краток, но её тот миг.

Ты плачь, ругайся или смейся,

но свет её украсил мир.

О, если б молнией сумел я

людские души озарить,

грозой смывая все сомненья,

согласен я и миг прожить.

Гроза уходит. Плащ промок.

И по лицу бежит вода.

Вот сверху потекло в сапог.

И всё же чудная гроза!

Сидящий напротив морячок зааплодировал. А Николай Иванович, слегка усмехнувшись, продолжил свою негромкую речь:

– Да, так я хочу рассказать о нашем Викторе Гурине, авторе этого стихотворения. Мы с ним очень дружили.

Солдатом он был несколько странным. Вроде бы всё он выполнял нормально: и на спортивных снарядах делал все упражнения, и стрелял из карабина почти отлично, не смотря на то, что носил очки, и полосу препятствий преодолевал, как все, и бегал со строем, не отставая, но в то же время мы считали, что он попал в армию по ошибке. Как-то не похож был он на солдата. Слишком интеллигентно выглядел. Может, очки от близорукости создавали такое впечатление, может, на груди значок университета, от учёбы в котором его призвали с первого курса, но скорее всего это была его манера держаться не по-солдатски что ли. Ему, например, не нравилась шагистика. Он говорил, что для солдата важно не то, как он тянет ногу, а то, как он умеет действовать в боевых условиях, а в нашей технической части, как он справляется со своими служебными обязанностями.

И в этом, пожалуй, он был прав. У нас сначала командиром части был подполковник Знаёмов. Технарь с головы до пят. Он фактически создавал все объекты. Его я и обыграл в шахматы без каких-либо негативных последствий для себя. Наоборот, даже грамоту за второе место по шахматам получил за его подписью. Но потом его перебросили на другой объект, а к нам прислали полковника Глупого. Такая у него смешная фамилия была.

Рассказывали у нас одну байку про него, что в бытность лейтенантом ему довелось позвонить большому начальнику генералу по званию. И этот, тогда ещё лейтенант, представился по телефону, сказав: «Товарищ генерал, Глупый». Тот аж взревел в ответ: «Кто это говорит? Вы что себе позволяете? Да я вас…» Перепуганный лейтенант едва пролепетал: «Это я глупый. То есть моя фамилия Глупый с ударением на «ы». Лейтенант Глупый». Возможно, это ему помогло в продвижении по службе, так как генерал, который подумал, что его назвали глупым, запомнил лейтенанта с такой глупой, как он говорил, фамилией, часто рассказывал эту историю и не забывал присваивать очередное звание Глупому.

Так у нас появился полковник Глупый с ударением на «ы». Но этот полковник уже был не с техническим образованием, а строевик. При нём начали уделять больше внимания на строевую подготовку часто за счёт технической. В результате, когда нагрянула неожиданно проверка и сыграли боевую тревогу, то многие оказались технически не подготовлены. Выходит, что наш Гурин как в воду смотрел.

С командиром роты Черкашиным у рядового Гурина сразу отношения не заладились. Витя любил порассуждать, а лейтенанту его рассуждения, как кость в горле. Он любил приказывать, а не выслушивать комментарии. Самое удивительное, что Гурин всегда исполнял приказы так, что придраться к нему было не за что, но командир роты всегда чувствовал превосходство Гурина над ним, что его и бесило. И потому даже звание ефрейтора Гурину не присвоили.

Иногда в роте проходили ротные собрания, которые собирались в целях воспитания солдат. Там командир роты высказывал свои назидания подчинённым, а солдаты по команде должны были отчитываться о своём поведении. Гурин старался молчать, не считая нужным ввязываться в спор с начальством, но, как правило, всё-таки выступал в конце собрания, как бы подводя итог солдатским мыслям.

Но однажды было объявлено о проведении необычного общеротного собрания. В самом начале лейтенант Черкашин сообщил всем, что собрание демократичное. Все могут высказываться свободно, кто что думает. И желающих выступить оказалось на редкость много. Самое странное было то, что никого, казалось бы, не смущало присутствие на собрании командира части. А, может, именно потому выступали, что их мог услышать сам полковник Глупый.

На собрание в роту он пришёл впервые, но уже все знали, что с ним полезно познакомиться поближе и понравиться ему. Полковник любил показать свою безграничную власть и щедро награждал одних отпусками, других арестами на пятнадцать суток. То и другое он делал, широко улыбаясь, прищуривая глаза, и с шутками да прибаутками. Больше всего ему нравилось смеяться, наказывая. При этом он говорил: «Я люблю уж если наказывать, то на всю катушку, поэтому, милый мой солдатик, пятнадцать суток тебе ареста, как один день». А вот выражения «миловать, так миловать» у него в обиходе не было.

Полковник успел окончить две академии и очень гордился тем, что в части ни у кого нет двух поплавков, как у него. Поплавками называли в то время значки, которые выдавались по окончании вуза. Это значило, что значок поможет плыть в бушующем океане жизни. Так у полковника было два поплавка. Теперь он сидел в президиуме собрания и, казалось, слушал выступающих. На собрании подводились итоги дисциплинарной практики в роте.

Доклад читал командир роты, теперь уже старший лейтенант Черкашин. Он перечислил все нарушения, которые произошли за последние три месяца, и особо выделил рядового Гурина, который, по его мнению, всегда первым высказывал недовольство солдат некоторыми приказаниями вместо того, чтобы поддержать командира, даже если приказ им не нравится.

Между прочим, Гурин далеко не всегда критиковал Черкашинские приказы, а только в том случае, когда они казались нам неправильными. Черкашин резко обрывал возражения, и тогда Гурин замолкал, но смотрел на Черкашина таким взглядом, словно хотел сказать: «Я подчиняюсь вашей власти, но не справедливости, которая отсутствует». Это чувствовал Черкашин, поэтому, когда он вполне справедливо наказывал какого-нибудь солдата, то с долей ехидства спрашивал Гурина:

– Ну, как вы считаете, правильно я поступаю?

Черкашину казалось, что Гурин вредно влияет на солдат и подрывает его авторитет, как командира, поэтому здесь на собрании он решил показать Гурина с отрицательной стороны, надеясь на поддержку командира части, и полагая, видимо, что это охладит пыл непокорного солдата. А получилось не так.

Один за другим выступали командиры отделений, заместители командиров взводов, комсомольские активисты и просто рядовые. В своих кратких речах они обещали повысить дисциплину, ругали нерадивых солдат. Это были обычные выступления, к которым привыкли, и которые никто не считал нужным слушать. Виктор, как обычно, выдерживал паузу. Трудно сказать, о чём он тогда думал. То ли о том, что не стоит ему проявлять себя перед командиром части, от которого зависит, дадут ли ему давно обещанный отпуск после полутора лет службы, то ли о том, что его возмутило выступление командира роты с упоминанием Гурина в качестве плохого солдата, то ли учитывал то, что его сослуживцы ждут всегда его выступления. Короче говоря, поднял, наконец, и он руку, прося слова.