Беспокойная жизнь одинокой женщины - Мария Метлицкая

Жить стали у Валечки-старшей. Как жить? Да, в общем-то, изменилось мало что. После института Антон шел к себе – там своя комната, чертежная доска, да и мама с бабушкой скучают. И до вечера торчал дома. Ночевать шел к жене – все как положено, условности соблюдены. Ариша ходила в библиотеку вечно простуженная, кашляла, сморкалась, умудрялась два раза за зиму переболеть гриппом – тогда Антон на законных основаниях ночевал у матери. Неделями. А иногда ночевал и вовсе вне дома. Вера Игнатьевна тайно радовалась – слава богу, у мальчика есть нормальная мужская жизнь. А Валечка-младшая плакала и терзалась – ну не получалось складно, как ей все это представлялось. Бутафория какая-то. Переживала за Аришу.

– Сына жалей! Своими руками ему такую жизнь устроила, – жестко бросала Вера Игнатьевна дочери. Отношения стали у них довольно прохладные. Валечка-старшая к ним теперь почти не заходила. «Права была мама – и подружку я потеряла, и сын несчастлив, и с матерью отношения отвратительные», – сетовала Валечка-младшая. Устраивала ситуация, похоже, только Аришу – Антону она недовольства не выказывала, сцен не устраивала. Главное – у нее был муж. А так – ну у кого семейная жизнь без проб-лем? Это она знала из литературы. Валечка-старшая умерла через полтора года на Каширке. Умерла с обидой на жизнь, но за дочь была спокойна. После похорон Антон уже постоянно жил у матери. Ариша не возражала. Нагрузка в виде обедов, стирки и глажки ей казалась не под силу. Да и крайне редкая, почти исчезнувшая интимная жизнь с мужем тоже была ей ни к чему. Главное – статус. Разводиться Антон не собирался, семейными обязанностями не манкировал – относил белье в прачечную, таскал сумки из магазина, бегал в аптеку, пылесосил, размораживал холодильник. Изредка вечерами выводил Аришу на прогулку или в кино. После института распределился в КБ и половину зарплаты исправно отдавал жене, та принимала. Тихо умерла уже совсем пожилая Вера Игнатьевна, так и не простив окончательно свою несчастную дочь и не помирившись с ней перед кончиной. От этого Валечка-младшая страдала особенно сильно. А Антоша наконец влюбился – безоглядно, ошалело, с абсолютным безумством. И было отчего потерять голову.

Звали ее Инга – темнокудрая красавица с черными, блестящими каким-то ведьминским огнем, глазами. Крепкая, пышногрудая, крутобедрая. Работала эта Инга официанткой. По тем временам слегка не комильфо. Инга обожала застолья, шумные компании, танцы до утра. А утром – как огурчик. Ничто ее не брало. Жила в общежитии. Где-то под Воронежем у матери в селе воспитывался ее сын, восьмилетний мальчик. Ездила она к нему раз в год, в отпуск, на два-три дня. Через месяц после знакомства переехала к Антону. Валечка была в ужасе – что за наказание господь послал! Ведь не пара она ему, не пара! Пусть ловкая, красивая, веселая, но простая какая, господи! Слава богу, мама до этого ужаса не дожила! А Антон окончательно сошел с ума. Смотрел на Ингу идиотскими влюбленными глазами, прихватывал постоянно, гладил колени – все при матери, не стесняясь. Дорвался! Из постели они практически не вылезали. Бедная Валечка затыкала уши берушами. Инга вскакивала в шесть утра, гремела кастрюлями, варила жирные, наваристые борщи, стирала занавески, мыла полы, громко включала проигрыватель и радостно подпевала Эдите Пьехе:

– На тебе сошелся клином белый свет!

Валечку она в принципе не замечала, та ей не мешала. Валечка тихо страдала, пила сердечное и отказывалась узнавать своего сына. Теперь в отсутствие Инги и Антоши к ней днем забегала Ариша: они обе дружно плакали, жалея бедного Антошу, и утешали друг друга – все как-то еще образуется. Ариша! Родная душа! Тонкий, душевный человек, всхлипывала бедная Валечка. А он! Бесчувственный сластолюбец! Дорвался до сочного мяса! И еще мучило чувство вины – непроходящее. «Стоило все это затевать, ах, права была мама! Все бы как-то обошлось, и женился бы тогда на хорошей девочке, и мама ушла бы спокойно! Прости, мамочка, прости», – шептала Валечка, глядя на фотографию матери. Но что можно было исправить?

После работы Антон встречал Ингу у остановки – сумки она волокла неподъемные. Дома, на кухне, она сидела, тяжело дыша, расставив полные ноги и, кряхтя, разбирала баулы. А Антон ей помогал! Господи, ее Антоша, ее интеллигентный мальчик. Воистину ночная кукушка дневную перекукует. Инга доставала из сумки розовую, влажную ветчину, остро пахнувшую копченую колбасу, банки с салатами, остатки торта, недопитые бутылки коньяка и водки – и они садились ужинать.

А Валечка тихо стонала у себя в комнате и сосала валидол. Жизнь потеряла всякий смысл. Как ее мальчик мог жить с этой женщиной? Есть ворованную еду, спать с ней, смеяться в голос на кухне до ночи? Не думать о покое матери? Как он мог все это делать? Сколько вложено в этого ребенка любви! Сколько ходила она с ним в театры, на выставки, сколько прочла ему добрых и мудрых книг! Все, все напрасно, все зря! Страдала она безмерно, тихо варила себе каши – овсяную, гречневую, запивая слезами, и почти не выходила из своей комнаты. Единственным утешением оставалась Ариша. Вместе с ней они ездили на кладбище – сначала к Валечке-старшей, потом к маме, Вере Игнатьевне. Ариша ее утешала:

– Ну он же счастлив, в конце концов!

– Какое счастлив! – возмущалась Валечка. – Он просто сошел с ума!

А Инга меж тем начала попивать. Сначала потихоньку, а потом стала набирать обороты. Это, конечно, были еще не запои, но вполне реальные пьянки, с истерикой, битьем посуды и уходами в ночь из дома. Антон бежал за ней, искал ее по подружкам, тащил на себе, долго держал под холодным душем, а она все бузила, бузила – до утра, пока не сваливалась в изнеможении где попало и не засыпала, похрапывая, с открытым ртом. А ему к восьми на работу. Он сразу здорово и резко сдал – под глазами черные круги, волосы порядком облетели, губы плотно сжаты. Смех и веселье ушли, улетели в никуда. Мать видела – страдает, но в душе была тайная надежда: развязка у таких историй наступает вполне определенная, рано или поздно. Из ресторана Инга вылетела – попалась с сумкой продуктов. Дело замяли – что с пьющей бабы возьмешь. Через месяц устроилась в овощной ларек у дома – свекла, капуста, морковь. На руках – вязаные грязные митенки, на пальцах – красный облупленный лак, на голове – нечесаная свалявшаяся башня, на лице – расплывшаяся косметика недельной свежести. Прежняя красота исчезла – ни намека, ни воспоминания. Грубая, вульгарная, страшная баба.

Валечка видела – сын наконец прозрел, глаза открылись – не слепой. Худющий, черный, замученный – смотреть больно, сердце рвется на куски. Кончилось веселье, начались скандалы – крики в голос, битье посуды, мат. Валечка накрывала голову подушкой. Инга стала водить в дом подружек – вместе пили водку под нарезанную толстыми кругами колбасу, вместе орали песни. Валечка наконец решила поговорить с сыном. Он молчал, а потом тихо сказал:

– Куда ее выгнать, мама, на улицу? Там она через неделю околеет.

– Ну тогда оставь все как есть, а через неделю околею я, – ответила сыну Валечка.

– Потерпи, пожалуйста, потерпи, – попросил Антон, и Валечка увидела его глаза, полные боли и слез. – Потерпи еще немного, я что-нибудь придумаю. Господи, я же тебя совершенно замучил, какая же я последняя сволочь. – Он зарыдал и опустился перед матерью на колени, обхватив ее тонкие ноги.