Феодора. Циркачка на троне - Гарольд Лэмб

Но в последние месяцы удар был нанесён и по Восточной империи. Юстиниан показал Белизарию запись бедствий: тысячи людей погибли под натиском булгарских гуннов, многие города были разграблены, деревни сожжены, урожай уничтожен, а скот угнан.

Белизария потрясло бедственное положение на персидском фронте. Падишах прорвался через границу, опустошая города, бывшие в безопасности, пока там служили Белизарий и Сит.

— Антиох! — воскликнул Белизарий.

Второй по важности город империи был захвачен персидской армией. Персы добрались до берегов Средиземного моря, где веками не ступала нога захватчиков.

— Хосров решил поплавать в море, чтобы посмеяться над нами, — бесстрастно заметил Юстиниан.

Ему, планирующему битвы во дворце, казалось, что Белизарий, нарушив его приказы, навлёк новую беду. А солдат Белизарий не мог оставить поле битвы, которая длилась четыре изнурительных года. Император никогда не осознавал реальной ситуации за морем, а командир не понимал стратегических замыслов.

И вновь Белизарию и его усталым солдатам пришлось спешно покидать Константинополь, чтобы встретиться с ещё более могущественным врагом. На этот раз стратеги Священного дворца не говорили ему, что он должен делать. Юстиниан уже не смотрел на карты и не слушал донесений отставных командиров и шпионов. Он сделал ставку на перемирие, чтобы успокоить персидскую границу, и проиграл. Было бессмысленно указывать, как победить огромные полчища персидского царя. Он доверил всё Белизарию и его пятитысячной армии.

Для Феодоры новости с востока оказались настоящим ударом. Её милый Антиох с девушками из рощи Дафны и священниками блаженного Севера превратился в бойню, дом скорби и крови. Ей была ненавистна бессмысленная победа на западе, и впервые она поняла, что Белизарий может быть опасен.

Спустя четырнадцать лет правления в Священном дворце Юстиниан начал понимать, что хотя ему и удавалось успешно вести войну за границей, но как правитель империи он не состоялся.

Настенная карта в зале, где собирались конференции стратегов, показывала возрождённую Западную империю. На ней были аккуратно нанесены, но уже не рукой искусного секретаря императора, Прискуса, названия освобождённых областей: побережье Далмации, Триполитана, африканская и итальянская префектуры, остров в западном море, побережье визиготской Испании, где корабли императора заходили в торговые порты Малагу и Кадис и осмеливались выйти в необъятный загадочный океан.

В своём воображении Юстиниан путешествовал сам к границам империи за морем. Это снова было наше море, как называли его римляне. Он ощущал восторженную дрожь, когда в сопровождении кавалькады выезжал за ворота дворца. Там раскинулся новый город, его творение.

Сожжённые районы, шрамы, оставшиеся после восстания «Ника», исчезли. Знаменитая пара, архитектор Анфемий и инженер Исидор, построила блистательные мраморные дворцы. От перекрёстка тянулись широкие бульвары, а термы Зевксиппа по ночам освещались огнями. Среди зарослей кипарисов поднималась прелестная церковь Святой Ирины, посвящённая миру. Рядом с ней располагался приют для умалишённых и паралитиков, который Феодора убедила пристроить к императорским садам.

Когда правитель ехал верхом в диадеме мимо Августеона, он прислушивался к стройным крикам толпы: «Счастлив твой город, трижды августейший! Милосерден наш император волей Божиею!» Под ним расстилалось искусственное озеро, в которое текла вода из акведуков, окружённое роскошными колоннами, словно внутренний дворик дворца, — чудо архитектуры. Юстиниан тайно верил, что народ сравнивает его с царём Соломоном, давшим Иерусалиму первый храм, или, по меньшей мере, с Августом Цезарем, построившим в Древнем Риме массу кирпичных домов и дворцов с мраморными фасадами. Когда Юстиниан спешивался у портика Великой церкви, его совершенно покидала гордость: смиренным он входил в дом Божий. Церковь была такой огромной, что он чувствовал себя незначительным, идя по дворовому ковру из голубых васильков.

Прокопий, вернувшийся с войны, был изумлён, впервые войдя в церковь, «более благородное сооружение, чем просто огромные здания, оно полно света, а лучи солнца отражаются от мрамора. Можно сказать, что оно само излучает свет, такое великолепное в своём изяществе и пугающее своей кажущейся хрупкостью. Церковь кажется парящей в воздухе, а не стоящей на земле».

В чём же секрет Великой церкви? Анфемий, её архитектор, не мог этого объяснить. Прокопий пишет, что, сколько раз вы бы ни входили в неё, ощущение всегда то же самое. Наверное, там поселился сам Бог.

Император втайне надеялся пристроить к Августеону собственную героическую статую. Он даже придумал, как она будет выглядеть: бронзовая крепкая фигура на прекрасной лошади облачена в старинные римские доспехи, но без меча и щита, чтобы стало понятно: хотя он и воин, но не хочет разжигать войну. В одной руке будет земной шар, увенчанный крестом, другая протянется к горизонту. Это символ того, как императору удалось подчинить мир одной империи, церкви и закону. Правда, строительство статуи пока не обсуждалось с архитекторами, потому что они тут же рассказали бы всё Феодоре, а она подняла бы мужа на смех.

К этому времени Юстиниан сделал странную вещь, приказав, чтобы его портрет, отчеканенный на медалях, лишили старомодных доспехов. Вероятно, он не хотел больше выглядеть солдатом-императором.

Однако патриции, часто посещающие каменные скамьи Августеона, жаловались на его строительство. «Он не жалеет средств, — говорили они, — и не жалеет чужой собственности».

Как раз тогда Юстиниан тратил деньги на восстановление Антиоха, разрушенного персами. Согласно планам его инженеров течение реки Оронт должно быть изменено, а на мраморном основании возведены новые скверы и рынки. Новый город будет гораздо больше, он будет носить название Божий город, несмотря на возражения Феодоры против того, что Антиох не должен становиться Феополисом по приказу императора. Она пожертвовала пятьдесят тысяч золотых монет, свой годовой доход, на постройку мраморных зданий и колоннад Антиоха.

Укрепляя, так сказать, основы своего правления, Юстиниан осознал, что для людей сделал очень мало. В первые годы правления, когда его обуревала жажда изменений, ещё до восстания «Ника», он уже помышлял о новом социальном порядке. В указе он написал, что свобода — естественное состояние человека, а рабство — противоестественно, противно человеческой природе. Император мечтал о начале новой эры для трудящихся Константинополя, дав больше прав низшим классам и уменьшив привилегии высших. Что же ему удалось изменить?

Претор Юстиниана посылал солдат патрулировать улицы и преследовать грабителей, изгонять бездельников и препятствовать собраниям. Регулирование часов труда не изменило положения жителей улицы Ткачей: они по-прежнему трудились после наступления темноты при свете ламп; дети по-прежнему обслуживали доменные печи на улице Серебряных мастеров; крестьяне на прилегающих к городу фермах не желали оставлять поля своих отцов и квалифицированно работать. В семьях, как и прежде, процветало рабство.