Слуги государевы. Курьер из Стамбула - Алексей Шкваров

А на следующий день стали молодые уже в путь дальний собираться. Маша хлопотала вместе с матушкой и сестрой, вещи нужные подбирая, девки дворовые все перестирывали, гладили, в сундуки дорожные складывали.

Алеша сидел у окна за столом, карту разложив, что имелась в доме у покойного Ивана Семеновича, да маршрут изучал. Решил он ехать до Самары — там брала начало линия Оренбургская, там и узнать собирался, где найти ему князя Урусова, начальника всей экспедиции.

Вот и настал день разлуки. Запряженная двумя лошадьми кибитка ждала молодых у крыльца. Еще заранее Анна Захаровна решила отправить вместе с дочерью конюха дворового Епифана Зайцева. Был он вдовым да и жил бобылем. Жена его Прасковья умерла пять лет назад при родах, а вместе с матерью погиб и первенец их.

Так и схоронили вдвоем в одной могиле. Стал Епифан после того молчалив, людей сторонился, все больше с лошадьми время проводил. Поначалу думали, что умом тронулся, но потом привыкли. Силы он был невероятной — тройку на ходу мог остановить. С измальства знали его Тютчевы, доверяли, жалели мужика. Как жена померла, так и не смог он выбрать себе другую, да никто и не настаивал, уважали горе чужое.

— Епифан, — сказала ему старая барыня, — знаю, верно ты служил нам все эти годы, знаю и о горе твоем неутешном. Хочу отпустить тебя в края далекие и неведомые. Может» счастье свое ты там найдешь заново, может, думы твои тяжкие развеются. Даю тебе вольную. Ты более не крепостной наш, а человек свободный. Это воля еще покойного нашего Ивана Семеновича, царствие ему небесное. Сам паспорт тебе исхлопотал, сам все оформил. Хотел вручить тебе, когда вернется, да, вишь, не судьба. Об одном у меня к тебе просьба имеется. Поезжай с молодыми на линию Оренбургскую, будь им помощником и заступником. Оберегай и барыню молодую, и супруга ее. А не нужен им будешь, так и в казаки уйдешь вольные. А то другой путь себе выберешь. Земли, говорят, там много. Хозяином станешь. Может, и семьей, наконец, обзаведешься.

— Будет исполнено, барыне, — только и сказал Епифан, принял вольную да в ноги низко поклонился Анне Захаровне. — Можете не сомневаться, — добавил, — жизни не пожалею за ради Марии Ивановны и Алексея Ивановича.

Лошадей к дороге дальней сам подбирал, перековал какую надо было, сундуки дорожные да баулы закрепил как следует. Коня Алешиного привязал крепко, чтоб бежал он сам по себе за кибиткой. Полог приготовил для седоков медвежий широкий, чтоб не мерзли они, да и занял место на облучке. Сам тулуп надел овчинный, мехом внутрь, шапку тож овчинную, кушаком опоясался, за спину топор засунул широкий, а спереди пистоль длинный. От лихих людей отбиваться, коли встретятся. Дорога длинная, всякое быть может. На все воля Божья.

Простились молодые с матушкой, с сестрой Лизой, поплакали все на прощанье да и тронулись. Долго стояла еще Анна Захаровна на крыльце своего дома, смотря, как исчезает в снежной дали кибитка.

Путь их лежал по всей среднерусской равнине, через поля широкие, через леса дремучие. Ехали молодые через Орел, Елец, Тамбов, а дальше Пенза и Сызрань — на Волгу-матушку вышли. Дни летели один за одним — время для молодых да любящих не существует.

Так и новый 1740 год наступил. В леса въезжая, настораживался Епифан, зорко оглядывался по сторонам, топор передвигал поближе, дабы ухватиться ловчее. Ямщики на постоялых дворах сказывали, что много лихих людей развелось на дорогах. Потому так с оглядкой и ехал лесами тамбовскими Емельян. А уж в чистом поле лошади сами набирали ход, без принуждения. Но Господь хранил. Хотя все дороги русские кишели путниками, беглецами али бродягами. Одни бежали от труда непосильного, от зверств барских, от службы солдатской, с самой каторги аль с этапов, туда гонимых. Другие, невинно осужденные, спасались от наказаний жестоких — кнута или колесования, бежали дети купеческие, пропив, прогуляв деньги отцовские, бежали купцы, избавляясь от ямы долговой, тюрьмы, позора; бежал разный люд и сброд. Кто в одиночку пробирался, сам шарахаясь от каждого встречного, а кто и в шайки разбойничьи сбивался, лютовал и грабил на дорогах. За ними за всеми гонялись драгуны да солдаты гарнизонные. Останавливали они, порой, кибитку Веселовского, спрашивали: «Кто да что, да куда путь держат?» Но узнав, что офицер едет, пропускали тут же, советуя, какой дороги держаться, дабы с лихими людьми не встретиться.

Так почти девятьсот верст и преодолели. В Самаре Веселовский сходил в канцелярию к воеводе местному, да толком ему никто ничего сказать не мог, где князь Урусов сейчас находится. Да и сам Оренбург непонятно где находился. Тот прежний, что обер-советником Кириловым был основан, ныне Орской крепостью называется, а нонешний Оренбург по повелению предшественника князя Урусова должен был переехать к Красной горе, что на правом берегу Яика. Там и искать надобно князя.

— Дорога туда одна, — подсказали подьячие, — вдоль реки Самары, через крепостцы пограничные. По Новомосковскому тракту, его еще старым казачьим шляхом прозывают. Там у Переволочной от Самары-реки отойдете и уже по Яику дальше.

— Да осторожнее будьте, башкирцы еще бунтуют. Наскочат, неровен час. Вы или с обозом двигайтесь, или конвой казачий, аль драгунский просите. Негоже господину офицеру одному в такой путь отправляться. Опасно.

Дня два прожили Веселовские в Самаре, пока обоз очередной собирался. Примкнули к нему и поехали дальше.

Шли повозки хлебом да припасом воинским груженые. Меж ними и кибитка с молодыми двигалась. Охраняли обоз казаки самарские, человек пятьдесят, во главе с атаманом суровым. Ехали они по обе стороны, зорко вглядываясь, не замаячат ли где шапки лисьи.

Так проехали крепостцы Алексеевскую, Красносамарскую, Борскую, все удаляясь в глубь степей Оренбургских. Справа оставалась река Самара, угадываемая лишь по крутым обрывистым берегам. Все было покрыто снегом. Где-то на восьмой то ли на девятый день пути, когда вышел обоз из очередной крепости Тоцкой, вдалеке слева показалось неясное темное пятно.

Атаман свистнул, призывая казаков к себе:

— Башкирцы! — указал плетью направление. — Пошли братцы, разомнемся. Маслов, — крикнул он одному из казаков, видимо, есаулу, — останешься с обозом, да десяток казаков с тобой. Остальные за мной.

Тяжело шли кони через целину. Взрывали они грудью сугробы снежные. Мела поземка. Казаки подгоняли своих лошадей усталых:

— Геть, геть!

Уже различимы были малахаи — шапки башкиркие лисьи, халаты их пестрые. Ветер доносил визг устрашающий. Запели в воздухе стрелы первые.

Казаки пригнулись к лошадям, от стрел уклоняясь, все ближе и ближе к орде подходили. Взметнулись, наконец, сабли и сшиблись в схватке смертельной. Степь наполнилась звоном стали. Храпели кони, кричали люди.

Веселовский, стоя на облучке рядом с Епифаном, все порывался тоже принять участие в рубке сабельной. Маша изо всех сил его удерживала, Богом упрашивала не вмешиваться. К офицеру подъехал тот самый есаул Маслов, коего атаман оставил при обозе с частью казаков.

— Ты, господин офицер, не спеши. Еще навоюешься, коль сюда служить едешь. Сейчас дело наше, казацкое. Раз атаман сказал при обозе остаться, так и поступаем. А оне там сами с башкирцами разберутся.