Дело Логинова - Дмитрий Яровой

Я не ошибся.

Смагин говорил очень твердо, настойчиво и отрывисто, словно лаял:

– Я ознакомился с вашей программой. При всем моем уважении хочу отметить, что выносить такой опус на заседание кафедры по меньшей мере непрофессионально. Программа нерелевантна идее курса…

Как будто Смагин много понимал в идее этого курса! Кроме своей любимой политической истории он не читал ни одной дисциплины, да и в той отнюдь не блистал.

– …и это так же устарело, как и ваш подход к преподаванию…

Началось. Сейчас он припомнит Лосеву жалобы студентов…

– …на ваше откровенно субъективное отношение…

Еще упомянет неоднократные…

– …обвинения в коррупции и, не побоюсь этого слова, взяточничестве…

Замолвит словечко за подрастающее поколение…

– …сидящие здесь наши молодые коллеги подтвердят…

Я не расслышал, что нужно подтвердить, но сурово поглядел на Лосева, сдвинув брови, и для важности кивнул. Настя ошалело зыркала то на Джихад, то на Смагина, то на меня, поскольку, как и прочие коллеги, была в ужасе от происходящего. Сама Джихад смотрела в стол и перебирала край скатерти – ей было стыдно.

Лосев дрожал, как отбойный молоток. Он первый раз слышал, чтоб Смагин, с которым они так давно и так хорошо знакомы, повышал на кого-то голос на заседании кафедры. Это не коррелировало ни с корпоративной этикой, ни с их историей личного знакомства: за пять минут выступления ректор сравнял с землей пожилого преподавателя на глазах у коллег. Кульминацией извержения грязи стали последние слова Смагина:

– Я предлагаю кафедре отклонить программу курса, а Ученому совету буду рекомендовать не продлевать с вами контракт. Если у вас есть что-то в свое оправдание, можете высказаться. Спасибо за внимание.

Кафедра послушно отклонила программу с формулировкой «отправить на доработку» – от голосования воздержались только Филимончук, Настя и Джихад. После заседания я немедленно уехал, не хотел столкнуться глазами ни с кем из коллег, особенно с Настей – как объяснить поведение тестя?

Заехал в аптеку, наконец вытряс из фармацевта валиум – надо было что-то делать, иначе тесть и меня сожрет в следующий раз – и поднялся в квартиру к Тане.

– Ты устал? – с неестественной заботой спросила она, принимая из рук тяжеленький портфель с ноутбуком и кучей бумаг. – Хочешь, приготовлю чаю? Или давай лучше…

– Таня, что тут случилось без меня? – устало перебил я, стягивая с опавших от депрессии плеч пальто. – Ты сожгла кухню?

Жена не стала далее разыгрывать бескорыстное дружелюбие:

– Да вот, понимаешь, так вышло случайно… я пыталась настроить кондиционер, а он задымил и загорелся. Приходил человек из сервиса, сказал, что проще выкинуть… я не знаю, что с этим теперь делать… Ты меня простишь, правда?

Я швырнул пальто на вешалку в коридоре, кивнул головой и решительно направился в спальню, Таня посеменила за мной. Хоть какой-то толк от этого несчастного создания будет. А перед глазами висел ночной Парк Славы, танк, ребята, в ушах звенел голос Ильи «тебе надо отвлечься… напряжение снять»…

В десять вечера меня разбудил набатный удар телефона. Таня спала гораздо крепче, потому я спокойно имел возможность подхватить телефон с тумбочки, накинуть куртку поверх футболки и отправиться поговорить на балкон.

– Вас совесть не мучает, Николай Михайлович? – вопрошал наглый молодой голос с незнакомого номера. – Вы ведь сегодня присутствовали при таком публичном унижении невиновного человека, да еще вашим родственником. Вы б покаялись, пока не поздно.

– Ты кто? – как можно хладнокровнее спросил я, хотя хладнокровие мое было очень даже сомнительным. – Откуда ты все про меня знаешь?

– Придет время, и вы поймете, Николай Михайлович. Доброй ночи.

Я не стал перезванивать, но дрожащими от сатанинского гнева пальцами вбил номер неизвестного негодяя в телефонную книгу мобильника, под именем «Найти и разорвать». Это все не лезло ни в какие ворота. Я знал, что делать – повесить это дело на Вадима Васильевича. Пусть служба безопасности разбирается, ищет и наказывает. Утром поставлю ему задачу.

Я забыл о звонке.

Как? Не знаю. Видимо, виски, который я принял перед сном, сделал свое дело: ночью ко мне приходил Достоевский, долго стыдил за алкоголизм, сидя на краю кровати и расчесывая черную страшную бороду Таниной расческой, невпопад цитируя смагиновские приблатненные изречения и слова восточных мудрецов, и почему-то называя меня Родионом. Когда видишь такое, то все остальные переживания наутро мигом выветриваются и стираются, и ты рад, что вообще проснулся живым.

На следующий день ректор поделился со мной секретом своего столь резкого поведения на заседании кафедры. Клянусь, лучше бы он этого не делал…

– Коля, подожди. Иди сюда, – сказал Смагин, поймав меня за локоть в коридоре Института. – Куда ты пропал вчера после заседания?

– Работы много было, простите, – ответил я. – Я достал лекарство.

– Хорошо, на обеде отдашь, – на удивление безразлично сказал он. – Слушай, у меня дело к тебе. Ты же знаешь Н-ского?

Депутата Н-ского нельзя было не знать. Его называли «левой рукой президента». До попадания в парламент он успел дважды отсидеть за вооруженный грабеж, и в прессе был более известен не как депутат Н-ский, а как Яша Стахановский. Как я предполагал исходя из обрывков телефонных разговоров Долинского, Н-ский был косвенно связан и с нашим Генералом.

– Это Яшу-то Стахановского? Конечно же, знаю!

– Да тихо ты! – зашикал ректор, хищно оглядываясь по сторонам. – Нельзя так говорить про уважаемого человека, ты что?

– Хорошо, простите, – я постарался спрятать улыбку в ворот рубашки.

Ох уж эти уважаемые люди, имена которых так похожи на титулы святых: Яша Стахановский, Жора Червоноградский, Вася Краматорский… Теперь очевидно, что этот «святой» и правда принадлежал к лику друзей Вадима Васильевича, и был очередным нашим деловым партнером или спонсором Фонда.

– Так вот, у него есть дочь. Хорошая девушка, защитила диссертацию в Луганске. Правда, она училась на филолога… Но очень хочет работать в ИПАМ, причем именно на нашем факультете. Но ты же знаешь сам, как у нас сейчас со ставками. Поэтому надо дожать ситуацию с Лосевым. Я по возможности помогу, и ты делай, что в твоих силах, чтоб этот старый хрыч уволился. Эта девочка переедет в Киев с февраля будущего года. У нас есть десять месяцев, чтоб расчистить плацдарм для нового сотрудника. Поможешь, сынок?

Смагин берет на работу человека из чужого вуза? Смагин обозвал своего одногодку Лосева старым хрычом? Смагин обратился ко мне «сынок»? Видимо, у него не оставалось выбора. Или дочь Н-ского будет работать у нас на кафедре, или мой тесть будет спать с рыбами-мутантами на дне Днепра.

– Я сделаю все, что нужно! – пообещал я.