Укрепрайон «Рублевка» - Александр Смоленский

Теперь можно было бы приняться за сочинительство. Поначалу он остался недоволен текстом и тут же принялся кроить его заново, пока не получилось что-то сравнительно удобоваримое.

Уважаемые господа, – вновь начал перечитывать он. – Организованная группа жителей Рублево-Успенского поселения, безответственно объявленного властями зоной бедствия и карантина, требует с вашей стороны незамедлительного вмешательства.

Нам стали доподлинно известны факты применения на территории карантинной зоны недопустимого с точки зрения гуманизма и человечности психотронного оружия, которое, по нашим сведениям, еще ни разу не применялось в столь массовом масштабе.

Не вдаваясь в причины подобных варварских «экспериментов», а также выражая сомнение по поводу самого карантина, мы требуем немедленно прекратить психотронный террор и вывести с территории Рублево-Успенского поселения всю технику, оснащенную пси-генераторами, а также аппаратуру подавления телекоммуникационной связи.

В противном случае мы готовы придать огласке в мировых СМИ факты применения психотронного оружия против гражданского населения.

Срок действия данного ультиматума – трое суток со дня получения его в соответствующих инстанциях.

Еще раз пробежав текст, Багрянский усмехнулся. Сохранится ли единение его рублевских идеологов, когда придется ставить свою подпись? Для пущей убедительности надо бы еще расписаться кровью. Хотя это вряд ли получится. Лев припомнил некоторые фамилии из своего досье. Такие вряд ли станут расписываться кровью. Это не в их характере...

С Мацкевичем они встретились ровно через час. Неторопливо прогуливаясь по Тверской, Багрянский поведал аналитику-пенсионеру новости от Табачникова и о том, что предстояло сделать лично ему. Оценив как следует ситуацию, Мацкевич почему-то покраснел. То ли ему было стыдно за «манеры» спецслужб, то ли щеки заветрелись на морозце, Багрянский так и не понял.

– Поразительно, – наконец нарушил молчание Мацкевич.

Багрянский сразу вспомнил о собственной реакции на рассказ Табачникова и про себя улыбнулся. Но оказывается, аналитик думал о другом.

– Поразительно, – повторил Мацкевич. – Что за любовь у вас ко всяким ультиматумам? В прошлом году уже была погоня за меморандумом. Вы же сами написали в «Заложнике», что подобные методы воздействия – лишь сотрясание воздуха.

Отставной полковник поежился в не очень-то теплом пальто, с завистью косясь на элегантный черный пуховик Багрянского.

– Послушайте, сделайте милость, пригласите меня в кафе, – несколько сконфуженно попросил он. – Самое подходящее время для второго завтрака. И место тоже... – Он посмотрел на небольшое кафе, на витрине которого весьма аппетитно были выставлены сэндвичи и пирожные.

Устроившись в самом дальнем углу кафе и сделав заказ, Багрянский, осмотревшись, коротко сказал:

– Продолжайте, полковник.

– А надо ли? Я так понимаю, что вы даже не удосужились ознакомиться с моими скромными мыслишками, которые как раз я вам переслал накануне.

– Упрек справедлив, – быстро согласился Багрянский. – Только настроился сегодня утром, как позвонили от Табачникова. Ну, я рысью туда...

– Вот-вот. Все вы такие. Сначала просите что-то, а потом наплевательски относитесь.

– Да чего вы, собственно, взъелись, Леонид Сергеевич? Ешьте свои сэндвичи и не нервничайте.

– А то взъелся, что в моих заметках имеется почти все, о чем вам рассказал доктор. Правда, там были лишь предположения, а теперь многое стало ясно. Теперь лично я убежден: все, что происходит на Рублевке, – настоящая спецоперация.

– Но во имя чего?! – не сдержавшись, громко воскликнул на все кафе Багрянский.

– Я бы спросил иначе: не только во имя чего, но и во имя кого.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Мацкевич. – Если пересказать мое сообщение максимально коротко, то суть его сводится к одному, точнее – к двум векторам: под прикрытием карантина была поставлена задача изолировать наиболее активную часть общества. Вы спросите, с какой целью?

– Конечно, спрошу, что вы имеете в виду, – ответил он.

– На мой взгляд, все очень просто. Кому-то очень захотелось задвинуть олигархов и прочих, кто больно много высовывается, куда подальше. Например, чтобы не играли свою игру в период приближающихся выборов. Эта тема лежит, можно сказать, на поверхности. А вторая упрятана куда глубже. От ничегонеделания я больше стал читать газеты и пришёл к еще одному выводу о том, что грядет новый передел собственности. Конечно, есть еще одна версия. Кто-то, возможно, просто развлекается, хочет как следует подоить бизнес-элиту. Вот этого вывода в моей записке нет, но вы сами рассказали про какие-то письма, которые стали получать наши рублевские толстосумы.

– А вы, Леонид Сергеевич, по-прежнему их не любите?

– Я бы не сказал, что не люблю. Просто больно хлопотно с ними. Я, кстати, закончил завтрак. Можно продолжить нашу прогулку и разговор на воздухе.

На ходу рассчитавшись, Багрянский вслед за Мацкевичем выскочил на Тверскую. Там ничего не изменилось, только ветер стал совсем уж колючим.

– Вот все думаю, как передать ультиматум по назначению? Я, как говорится, уже не в искомом вами кругу. Да и светиться особо не хочется. Меня и из органов уволили, как намекнули, за чрезмерную самостоятельность. Хорошо, хоть пенсию нормальную дали. Знаете что, я лучше пойду домой. Подумаю на досуге. Что, я не понимаю?! Время не терпит. Там люди страдают... Могу вас заверить, Лев Владимирович, когда дойдет до дела, я доставлю ультиматум тому же Любимову. К Кушакову я точно не пойду. Вы же знаете о наших отношениях. Ну, а вы уж позаботьтесь о других адресатах. – С этими словами Мацкевич заскочил в остановившийся на остановке троллейбус.

– А как вы это сделаете, Леонид Сергеевич? – крикнул ему вдогонку Багрянский.

– Это уже моя забота! – прокричал в ответ Мацкевич.

Поздним вечером Багрянский поехал в Черемушки, где жил Табачников, чтобы передать доктору проект ультиматума.

– Пусть не тянут резину, объясни, что все так зыбко, – напутствовал он Ленечку. – И самое главное – скажи, что ультиматум доставят куда следует.

– Хорошо у вас здесь! Даже в межсезонье. Будь моя воля, вообще не уезжал бы из Бочарова Ручья, – мечтательно говорил президент близкому другу и своему представителю на юге страны Дмитрию Машкову, сидящему напротив него на террасе.

Ощущение покоя и свободы словно переполняло его, придавало силы, которые постоянно нужны любому человеку, чтобы просто жить, просто радоваться этой жизни и хоть иногда ни о чем, совершенно ни о чем не думать.

– Отпуск имеет подлое свойство быстро заканчиваться. Три недели пролетели как три дня. А впереди опять зима...