Книги онлайн и без регистрации » Современная проза » Портрет мужчины в красном - Джулиан Барнс

Портрет мужчины в красном - Джулиан Барнс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 66
Перейти на страницу:

Почему настоящее так рвется безапелляционно судить прошлое? Настоящее – это всегда невротическое состояние, которое ставит себя выше прошлого, но не может унять тревожный зуд: а вдруг все было не так? Тогда возникает новый вопрос: откуда у нас берется право судить? Мы – настоящее, а оно – прошлое. Большинству из нас этого достаточно. И чем дальше уходит прошлое, тем сильнее у нас искушение его упростить. Какие ни предъяви ему обвинения, даже самые суровые, оно никогда не ответит, ибо оно бессловесно. Когда я в двадцать с небольшим занимался правоведением, меня учили, что история знает две трактовки молчания подсудимого. Отказ от дачи показаний или ответов на вопросы может быть либо «следствием Божьей кары» (когда обвиняемый физически не способен говорить), либо «следствием умысла» (когда обвиняемый способен говорить, но решает молчать, чтобы не допустить самооговора). В случае умысла разрешалось применять, как в старину выражались французы, peine forte et dure[83]. А попросту говоря, пытки. Молчание прошлого – это следствие Божьей кары, но мы склонны видеть в нем следствие умысла.

И еще. Многочисленные любовные похождения, даже если мы располагаем подробностями, – это скучный литературный материал и скучный образ жизни. Не в плане действия, естественно, а в плане осмысления и самоанализа. Казановы, донжуаны и coureurs de femmes[84], которые мне встречались, неизменно подтверждали мудрое суждение из романа «То, что потеряно» Франсуа Мориака: «Чем больше женщин познал мужчина, тем примитивней его представление о них». Этому афоризму скоро исполнится сто лет, но он точен, как прежде.

По этой причине Поцци-ловелас интересовал меня куда меньше, нежели Поцци как раздираемый сомнениями глава семьи, Поцци как пытливый врач, как путешественник, как светский лев (Поцци-сноб?), как человек без националистических предрассудков, рационалист, сторонник дарвинизма, ученый, новатор. Поцци, за всю свою жизнь не потерявший ни одного друга (за исключением тех, кто примкнул к стану антидрейфусаров). Поцци, сохранявший здравый ум в безумный век.

Но как бы мы ни относились к доктору Поцци, ему это, вне всякого сомнения, безразлично. Главным образом потому, что его уже нет в живых. Но еще и потому, что настоящее (в данном случае – настоящее с точки зрения прошлого) крайне редко задумывается о суждениях будущего. Правда, в минувшие эпохи оно очень серьезно задумывалось о суждениях будущего, поскольку они касались рая, ада и Божьего промысла; но Поцци был человеком науки и разума, а не религии. Он смотрел в будущее с позиций развития медицины (как повысить показатели эффективности лечения огнестрельных ранений в живот, как сделать аппендэктомию и простатэктомию безопасными, несложными операциями, причем в самое ближайшее время), а не с позиций грядущих оценок его собственной персоны. Большинство из нас руководствуются этими соображениями и сегодня: знать бы, какой приговор вынесет нам настоящее, – не хватало еще тревожиться о вердиктах будущего.

Клод Вандерпоотен, автор биографии Поцци (1992), с безопасного расстояния заверяет нас, что Поцци «всегда был искренен» в своих увлечениях и впоследствии сохранял добрые отношения со всеми своими любовницами. Четырнадцатилетняя дочь Поцци, Катрин, пишет в своем дневнике 15 февраля 1897 года: «Мой отец – из тех мужчин, из тех донжуанов, которые ничего не могут с собой поделать. Сколько сердец он ранил? Сколько разбил?? Я уж молчу о Maman, которая замечает устремленные на него томные взгляды таких дамочек, как Б. С., Т. С. Б., Икс, Игрек, Зет и т. д.». Истина лежит где-то посредине между этими двумя вердиктами. Если не в обоих.

Одна из сложностей повествования о жизни Поцци (а тем более вынесения ему каких-либо запоздалых моральных оценок) заключается в том, что мы не располагаем свидетельствами женщин. Его жена Тереза, которую в свете насмешливо прозвали Немая из Поцци (по аналогии с названием оперы Обера «Немая из Портичи»), так и остается молчаливой фигурой, если не считать пары трогательных писем, отправленных ею после смерти Поцци их сыну Жану. Влиятельная мадам Лот не оставила ни следа биографических сведений. Вся любовная переписка Поцци была сожжена, включая письма от Эммы Фишофф; ее голос различим только в путевых дневниках, которые она вела совместно с Поцци, ограничиваясь по большей части восторженными описаниями достопримечательностей Европы и Северной Америки. Сара Бернар, которая знала и любила Поцци на протяжении половины столетия, ни словом не обмолвилась о нем в автобиографии. Сохранились ее немногочисленные письма к Доктору Богу, но уже одно это обращение предполагает театрально-экзальтированный тон: «Горячо любимый человек! Сколь великую радость принесла мне наша встреча! Когда Вы сможете вновь почитать мне какую-нибудь диссертацию?»[85]

Из всех свидетельниц-женщин ближе всех к нему стояла Катрин Поцци, которая с 1893 по 1906 год и с 1912-го по 1934-й вела дневники исключительно личного свойства, а в 1927 году опубликовала прозрачную автобиографическую новеллу «Агнесса». Ко всем дневникам нужно подходить с осторожностью, уяснив сперва лежащие в их основе предубеждения и мотивации, какие только доступны пониманию. К дневникам подростковым следует подходить еще более вдумчиво. Они производят впечатление открытого и ясного взгляда, еще не замутненного лицемерием и двойными стандартами внешнего мира. И это впечатление нельзя назвать обманчивым. Но в то же время четкие и ясные суждения юношества о взрослых несут на себе отпечаток максимализма и переменчивости. На одной странице Катрин Поцци обожает свою мать, на другой – терпеть не может; на третьей обожает Бога и жаждет отдать за Него жизнь; на четвертой сомневается в Его существовании. Она не по годам развита, сверхчувствительна, болезненно застенчива, эмоционально и духовно неустойчива. В детстве страдала астмой, в зрелые годы – туберкулезом. Ее преследуют мысли о смерти; даже любимому щенку породы чихуахуа она дает кличку Тод[86]. Она считает себя некрасивой, хотя на фотографиях это копия матери, которая, как мы помним, в молодости была очень богата, а следовательно, «красива». Но Катрин, похоже, не задумывается (ни тогда, ни в будущем) о наследстве. Она ставит себя перед выбором: либо «великая любовь», либо ничего – и решает, что «ничего» все же предпочтительнее, особенно вкупе с ранней смертью. Она мечтает быть «un etre pur[87], естественной, а не размалеванной». Эти заключительные слова написаны по-английски, как и многие протяженные отрывки ее дневника. Подобно своему отцу, Катрин тяготела ко всему английскому.

Помимо всего прочего, эта девочка-подросток, ведущая дневник, не знает расширенного контекста жизни и не может понять ту подоплеку, которая присуща любым отношениям. «До чего же глупо со стороны родителей, – пишет шестнадцатилетняя Катрин, – считать, что юные девушки – это неискушенные ангелы». Пожалуй; но родители порой намеренно внушают ребенку, что относятся к нему именно так, а не иначе, и тем самым показывают ему модель поведения, которой нужно соответствовать (и стыдно пренебрегать). В частности, ребенок не может знать, что происходило между родителями до его рождения и достижения им сознательного возраста. Неужели Катрин прознала (и если да, то на каком этапе), что Тереза «хладнокровно» планировала разрыв супружеских отношений, когда еще только носила ее под сердцем? Такое маловероятно: Катрин не преминула бы доверить это своему дневнику; значит, ей просто не открылся сам факт, а потому не удалось и осмыслить его долгосрочные последствия для родительских отношений.

1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 66
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?