Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

После долгих лет борьбы со всяческими лжеучениями Августину пришлось стать теперь свидетелем очевидного триумфа ариан и гибели православной римской Африки в огне войны, превосходившей своими ужасами все вооруженные конфликты, вспыхивавшие до той поры на землях между Волубилисом и Александрией после Пунических войн… Как сочувственно писал Поссидий Каламский, сей человек Божий был очевидцем того, как целые города сгорали в огне пожаров, их жителей изгоняли или убивали безжалостные враги, повсеместно пленявшие дев, посвященных Богу, и мужей, преданных воздержанию. Иные из них умирали под пытками, иные гибли от меча. Иные, попав в плен, утрачивали непорочность тела и души, теряли чистоту своей веры, страдая в жестоком рабстве у своих врагов. Церковные песнопения и молитвы умолкли в домах Божьих, ибо церкви почти повсеместно были обращены врагами в прах и пепел. Подобающая Богу бескровная жертва перестала приноситься Ему в Его святилищах. Никто более не желал причаститься Святых Таин, а тот, кто этого желал, с трудом мог найти того, кто был способен дать ему причастие…

Православная церковная структура римской Африки была уничтожена «вооруженными мигрантами». Первые случаи отпадения от правой веры в арианство оскверняли, согласно Поссидию, души тех, кто прежде страдал только плотью. Но, хотя поднаторевшие в религиозно-философской казуистике, изощрившие свой ум в вероисповедных спорах, церковные писатели того грозного времени ухитрялись проводить тонкое различие между «девственностью души» (лат. виргинитас анимэ) и «девственностью тела» (лат. виргинитас корпоре), считая более важным сохранение первой, немало обитательниц православных женских монастырей, видимо, утрачивало поначалу телесную, а затем и душевную девственность, сначала становясь домашними рабынями вандальских воинов и принимая впоследствии арианскую веру своих варваров-хозяев.

Конечно, все это было известно блаженному Августину и слетевшимися под его крыло из разоренной варварами римской Африки православным епископам еще задолго до того, как войско Гейзериха окружило Иппон Регий. После того, как прекратилось снабжение епископской резиденции не только по суше, но и по морю, ибо вандальский флот отрезал его от «маре нострум», осажденные могли получать сведения о происходящем в разоряемых «вооруженными мигрантами» провинциях лишь в форме слухов, сообщаемых последними беглецами, ухитрявшимися проникать в град обреченный, просочившись через кольцо осады, или же скупых сообщений особо везучих вестников из внешнего мира. Как бы то ни было, блаженному Августину было суждено стать свидетелем уничтожения дела всей его жизни в пламени разрушительной войны. Ставшей для христианского златоуста поистине предсказанным в Святом Писании «Армагеддоном» — «Войной Судного Дня», которую он, сумевший новую надежду в римских христиан даже после взятия Ветхого Рима вестготами в 410 г., теперь оказался не в силах истолковать как некое мучительное (подобно родовым мукам), но целительное обновление. Несмотря на все свое красноречие…

Поссидий Каламский вспоминает в «Жизни Августина», как сидел с блаженным за столом и вел беседу. Внезапно Августин сказал, что в эти дни всеобщих бедствий молит Господа лишь об одном — чтобы Он в своей неизреченной милости освободил осажденный врагами город. Если же на то не будет Господней воли, то пусть Всевышний хотя бы даст Своим служителям силу вынести Его приговор, либо же возьмет его, недостойного Августина, из этого грешного мира.

Данный многозначительный фрагмент жития блаженного Августина вполне можно уподобить пророчеству. Ибо то, каким образом Иппон был освобожден и в то же время не освобожден, но оставлен, странным образом, умирать своей смертью, в ретроспективе кажется исполнением последнего желания блаженного Всевышним, внявшим предсмертной мольбе своего верного раба. Ведь у Гензериха, не имевшего осадной техники, вынужденного постоянно заботиться о снабжении своего вечно голодного «народа-войска» продовольствием, казалось, не было надежды на взятие большого портового города, окруженного мощными стенами. Возможно, царь вандалов вообще осадил Иппон не ради захвата самого города, а с целью держать под контролем комита Африки с его верными готами. Появление же вандальского флота в устье Уба объяснялось лишь желанием «Зинзириха-риги» воспрепятствовать возможной высадке морского римского десанта, присланного в помощь Бонифацию из Европы.

Как бы то ни было, за год, прошедший после смерти Августина, в Африке никаких важных изменений не произошло. А происшедшие затем события касались Карфагена, затронув Иппон лишь косвенным образом. Без особых объяснений хронистов, как и почему, Иппон Регий (у Прокопия Кесарийского — Гиппонерегий) оказался в августе 431 г. во власти вандалов. Бонифаций был отозван в Италию регентшей Западной Римской державы Галлой Плацидией, дочерью последнего объединителя империи — Феодосия I Великого (видимо, в связи с возводившимися на него придворными интриганами обвинениями в коллаборационизме с вандалами). Прокопий пишет об этом не слишком вразумительно: «Так как вандалы ни силой, ни по соглашению не могли захватить Гиппонерегий, они, страдая от голода, сняли осаду. Немного времени спустя Аспар отправился домой, а Бонифаций, прибыв к Плацидии, рассеял ее подозрения, доказав, что они были возведены на него несправедливо» («Война с вандалами»). Надо думать, вандалы не чинили никаких препятствий спешному отплытию из Африки самого упорного противника их странствующего «народа-войска» — «последнего из римлянин», ухитрившегося с парой сотен своих готских «федератов» продержаться в Иппоне четырнадцать месяцев. Вместе с Бонифацием и вслед за ним, видимо, покинуло город немало его граждан — либо по морю, либо по суше (то ли беспрепятственно покинув Иппон по договоренности с вандалами, то ли просочившись, без всякой договоренности, сквозь кольцо осады, несомненно, не слишком-то плотное). Сообщения некоторых античных источников о последовавшем вслед за тем сожжении всего города целиком или хотя бы некоторых городских кварталов (чего же от них, вандалов, ждать?), не подтверждаются результатами археологических раскопок. Достоверно известно и нечто другое. Ценнейшая библиотека Августина сохранилась в целости и сохранности (что вряд ли бы произошло в случае разграбления и/или поджога города вандалами и иже с ними).

«Последнего римлянина» Бонифация сменила в должности комита Африки другая «сильная личность» — Флавий Ардавур Аспар. Человек, не менее интересный, во всех отношениях, чем Бонифаций. Военный и политический деятель, достигавший порой большего могущества, чем сам венчанный римский император, один из умнейших людей своего времени. То ли гот, то ли алан по происхождению. Дело в том, что оба народа, германский и иранский, настолько слились и так сильно сроднились за время скитаний и войн с римлянами и за римлян, что римляне их часто путали или, во всяком случае, с трудом различали. Прокопий Кесарийский, например, так и писал в своей «Войне с вандалами: «ГОТСКИЙ (выделено нами. — В. А.) народ аланов». Многие авторы, например, Стефан Флауэрс (Эдред Торссон) в своей книге «Таинства готов» объясняют эту путаницу тем, что языком готско-аланского межплеменного общения был готский. Он же был, видимо, и языком межплеменного общения гуннской державы (во всяком случае, на момент воцарения над гуннами царя Аттилы, чье имя, как известно, означает по-готски «Батюшка»). Хотя, если вдуматься, ничего удивительного в этом нет. Ибо в условиях степей, в рамках в общем и целом единого социально-культурного пространства, кочевники сохраняли свою идентичность, вовлекая более слабые и более мелкие группы в свою орбиту (формируя таким образом совокупность различных племен и групп, под предводительством титульного племени-захватчика; обычно такую совокупность принято именовать «ордой», но, к примеру, Л. Н. Гумилев не признавал существования «орды» у гуннов). Попадая в жизненное пространство оседлых народов, кочевники переживали трансформацию. Уничтожение и грабеж земледельцев, после их покорения, был крайне невыгоден поставившим их в зависимость от себя кочевникам.