Подснежник - Джейк Арнотт

– Ты что?

Гарри, высунувшись из машины с пассажирской стороны, смотрит, как я хватаюсь за бордюрный камень и пытаюсь встать.

– Ничего. Просто дверца открылась.

Гарри только качает головой. Ну и вид у меня, наверное… Расквашенный нос, щеки в засохшей блевотине, скула, по которой заехал чертов джорди, начинает опухать, костяшки пальцев разбиты в кровь, а сам я сижу на тротуаре в одних плавках и Гаррином пальто с бархатным воротником. Черт, шляпа!! Где моя чертова шляпа?!.. Ведь я лыс как коленка. Как бритый бабский лобок.

Вытаскиваю из желоба шляпу, отряхиваю, нахлобучиваю на лысину.

– Садись, поехали.

Мелькают желтые уличные фонари. Кингс-Кросс. Уэст-Энд. Наконец мы подъезжаем к шикарной хате Гарри в Челси. Домофон. Гарри нажимает на кнопку, потом на вшивом маленьком лифте, больше похожем на клетку, мы поднимаемся наверх. Дверь открывает смазливый блондинчик, которого Гарри третьего дня щупал в «Звездной пыли». Тревор, кажется. Новый мальчик на содержании? Тревор смотрит на меня с плохо скрываемым отвращением. Ничего, красавчик, привыкай…

Гарри заталкивает меня в душ. Швыряет мне пижонский шелковый халат. Тревор варит на кухне кофе. Завязываю халат и выхожу. В этой штуке я, наверное, и сам выгляжу как заправский педрила. Кошусь на себя в зеркало. Тихий ужас! Глаза у меня как у Белы Лугоши, волосы – не хуже, чем у дядюшки Фестера.

Сажусь на диван. Шелк скользит по кожаной обивке. Одергиваю халат, прикрывая колени. Разговариваю с Гарри. Он: «Что же все-таки случилось?» Я: «Мэдж…» И тут я выкладываю все. Слова рвутся из горла, как рвота. Вылетают изо рта, как Мэдж вылетела на Большую Северную дорогу. И я действительно перестаю сдерживаться. Ай-яй-яй! Я бормочу и всхлипываю, как ребенок.

Гарри кладет руку мне на плечо.

– Все в порядке, Джек. Как ты и сказал, это был самый обыкновенный несчастный случай.

Я больше не всхлипываю. Глотаю соленые слезы и горькую от табака слюну.

– Ну, возьми себя в руки, – ласково говорит Гарри и треплет меня по руке. – Ты же можешь, я знаю.

Внезапно он бросает на меня пронизывающий, мрачный взгляд, от которого у меня мороз бежит по коже.

– Мы все совершали страшные поступки, Джек, – холодно добавляет он.

И снова я чувствую, как по коже бегут мурашки. Кто-то прошел по моей могиле. Давно на это набивался, Джек Шляпа!.. У Гарри совершенно мертвые глаза. В них – ничего. Пустота. Стоит заглянуть в них, и сразу становится ясно: он убивал людей. Убивал сам или видел, как убивают, но его это совершенно не трогает. Он способен причинить боль и при этом остаться совершенно спокойным. Он может внушать ужас – и не бояться. Он мог бы убить вас, и последним, что вы увидели бы в своей жизни, были бы пустые, безжизненные глаза, глядящие вам прямо в душу и не выражающие ничего, кроме ледяного равнодушия и скуки.

Гарри быстро моргает, словно выключая этот свой взгляд, и вот он уже ухмыляется.

Я улыбаюсь в ответ. Гарри все еще верит в меня. А мне нужна эта его вера. Нужен кто-то, кто знает – я еще на что-то способен. Что где-то во мне еще есть капелька мужества.

– Прости, что назвал тебя «вонючим педиком», Гарри.

Тревор вскидывает голову. Изумленно выгибает темные, «соболиные» брови.

Гарри хохочет.

– Ничего, ничего, – говорит он и подмигивает Тревору. – Твое счастье, что я не такой обидчивый, как Жирняга Рон. А теперь давай-ка спать, дружище. Ты не забыл – завтра нас ждет одно маленькое дельце? Мы едем в аэропорт.

Я просыпаюсь в полдень. Принимаю душ и бреюсь в просторной ванной комнате Гарри. В аптечке стоит аптечная склянка, полная каких-то таблеток. Читаю этикетку. «Стематол». Никогда о таком не слыхал. Интересно, что у Гарри на уме?

Тревор кормит меня яичницей со шкварками. Он вычистил мой костюм, отпарил и слегка отгладил. Справился лучше, чем любая цыпочка. Похоже, Гарри на правильном пути.

Беру взаймы рубашку из Гарриного гардероба. Рубашка фирменная, из дорогих. Одеваюсь и разглядываю себя в высоком, в рост, зеркале. Потом надеваю шляпу. Она слегка помята, и я несколькими щелчками придаю ей подобие желаемой формы. В это время входит Гарри. На нем пиджак спортивного покроя и рубашка с открытым воротом.

– Ты готов? – спрашивает он.

Я надвигаю шляпу чуть ниже на лоб.

– Да.

Гарри смотрит на меня в зеркало и хмурится.

– Шляпы уже не носят, Джек.

– Это потому, что люди утратили чувство стиля.

Кроме того, у меня почти не осталось волос.

– В этой шляпе ты похож на чертова гангстера из кино!

– Ну и пусть. – Я пожимаю плечами (а-ля Кэгни, конечно) и замечаю в зеркале собственную дурацкую ухмылку.

– Ладно, идем. Все равно мы только посмотреть.

Опускаемся в крошечной клетке лифта в вестибюль.

– Вот что я хотел сказать тебе, Джек. – Голос Гарри звучит негромко и очень серьезно. – Тебе нужно завязывать с выпивкой. И с этими твоими гребаными таблетками тоже.

– Ерунда, Гарри. Я себя контролирую. Вчера я просто немного расслабился, только и всего.

Но Гарри не проведешь.

– Брось, Джек. Я же видел…

– Ну ладно, я завяжу. А как насчет тебя? Что за штучки я видел у тебя в ванной?

– Какие штучки?

– Маленькие белые штучки в аптечной бутылочке. Таблетки.

Лицо Гарри неожиданно становится свирепым и злым. Глаза превращаются в щелочки, ноздри раздуваются.

– Это антидепрессанты, Джек.

Его голос звучит хрипло, сердито. Он почти рычит, но не на меня.

– Я без них не могу.

Только тут я соображаю, что речь идет о его знаменитых приступах неконтролируемой ярости. А ведь я-то лучше других знаю, что «бешеным» Гарри прозвали не только за то, что он способен совершить любое насилие, не задумываясь о последствиях. Впервые это случилось с ним в пятьдесят девятом, в Винчестере. Попкари тогда решили, что Гарри просто изображает из себя придурочного, рассчитывая малость отдохнуть в тюремной больнице. Даже мать, регулярно навещавшая его в тюрьме, думала, что он симулирует, надеясь на возможную перемену обстановки. И только тюремный врач-психиатр, обследовав Гарри, сказал, что все они ошибаются. Что у него это взаправду. Что Гарри по-настоящему болен. Последовал перевод в психиатрическую лечебницу Лонг-гроув, где его ожидали смирительная рубашка и все, что полагается.

Положение Гарри было незавидным. Страх потерять рассудок преследовал его дни и ночи, а тут еще власти отказывались назвать ему точную дату освобождения. Гарри отлично знал, что если ты сумасшедший, то тебя очень просто могут продержать под замком до конца жизни. Нечеловеческим усилием воли Гарри заставил себя выздороветь и вскоре вышел на свободу, однако безумие так и не отступило до конца. Время от времени приступы черной меланхолии у Гарри повторялись, и тогда ближайшим к нему людям приходилось туго.