Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

«Я – это ты, – говорило видение. – А ты – это я». Дхара снова моргнула. Призрак растворялся в воздухе. Когда он исчез, заходящее солнце осветило пирамиду Луны, воздавая должное всем отражениям жизни. «Не покидай меня! Не покидай!» – Дхара услышала, как это она сама кричит голосом, который больше не узнавала. А потом стало тихо. У нее больше не оставалось слез, муки закончились. Она снова легла на остывающий камень и позволила сну омыть ее тело – тело, которое поддерживало ее в воинском подвиге.

– Дедушка! Ну и напугал же ты меня!

Сарита сидела на низкой стене у основания пирамиды Луны в Теотиуакане. Предвечернее солнце должно было вот-вот опуститься за дальние холмы. Хорошо оказаться здесь снова, думала она. Может быть, для жизни ее сына это было не самое важное событие, но это правильно – быть здесь, даже при всех этих обстоятельствах.

– Я сам себя пугаю, – весело отозвался дон Эсикио, стирая грязь с кожаных штанов.

Перед этим он запрыгнул на стену к Сарите и теперь рассматривал окружавшую их панораму. Его черные глаза щурились под широкополым сомбреро.

– А где же все? Где действующие лица этой причудливой пьесы? – спросил он.

– Они приходят и уходят без объяснений, – ответила она. – Как будто я вижу сон.

– Ты уверена, что его видишь ты, m’ija?

Она не обратила внимания на вопрос.

– Такое ощущение, что я здесь уже целую вечность сижу и наблюдаю за моей дорогой Дхарой. Видишь ее вон там?

Им видно было, как Дхара лицом к небу лежит на площадке и тихо всхлипывает. Так ребенок оплакивает потерянную игрушку, подумала Сарита.

– Почему эта женщина плачет? – спросил Эсикио.

– Она плачет от облегчения, дедушка. У нее прошла боль.

– Боль?

– Ей было очень тяжело, она была на грани. Мигель сказал бы, что так и должно быть после…

– После встречи с истиной, – договорил старик.

– Она вела себя храбро, встретилась с собой и…

– И крепость дала трещину! – Полный интереса, он уселся рядом с внучкой. – Люблю вот эту часть – когда ум сдается.

– Дедушка! – возмутилась Сарита. – Она же была раздавлена!

– И поделом!

– Ей нужно помочь.

– Это твоему мальчику нужно помочь, не забыла? Его сердце должно снова начать биться само.

Сарита в недоумении смотрела на старика.

– А чем мы, по-твоему, занимаемся? Мы разыскиваем эти воспоминания и…

– Нас интересует сердце, девочка моя! Нужно дойти до самого сердца!

Эсикио спрыгнул с маленькой стены на землю и легко потрусил к Дхаре: у него был припасен для нее любимый трюк. Сарита хотела было остановить его, но лишь вздохнула, дивясь, как резво он бежит, – давно умершие не часто могут похвастаться такой живостью. Действительно, Дхара когда-то владела ключом к сердцу ее сына, подумала Сарита. Сердце Мигеля… Может быть, у ее деда на уме не только глупые фокусы.

Глядя, как он мчится к каменной площадке, она снова задумалась о том, как тяжело приходится Дхаре. Возможно, сын заставил ее зайти слишком далеко. Слишком рано бросил ей этот вызов. Каждый хороший воин жаждет начать сражение, но редко бывает к нему готов. В этом мире ценятся знания, как всякий раз норовила напомнить ей Лала. Мигель вел учеников в мир незнания – там знать невозможно вообще. Этот другой мир требует, чтобы человек сдался, иначе там нельзя. Каждый должен сначала пережить новое горе, лишь потом там можно обрести покой.

Размышляя обо всем этом, Сарита почувствовала, что рядом есть кто-то еще. Она повернулась и увидела Мигеля, своего сына, о котором думала, – он сидел рядом с ней. Это был тот Мигель, которого она в последний раз видела в реальном мире, мире знаний. На нем был все тот же нелепый больничный халат, забрызганный кровью по краю.

– Ангел мой! – задыхаясь, воскликнула его мать. – Как ты? Ты вернулся к нам?

– Теперь я с тобой, Сарита. А остальное – кому известно? – Он посмотрел в сторону каменной площадки и одинокого силуэта Дхары. – Я помню это, – сказал он.

– Сынок, как ты безжалостно с ней…

– Но она не просила жалости.

– Разве ты не мог поддержать ее?

– В тот день ей не нужна была поддержка, – сказал он. – Конечно, она ее все равно получила. Ее ум не сломался, madre. То, что ты видишь, – это страх того, что он может сломаться.

– И все же больно на это смотреть.

– Ей нужно будет пролить еще немного слез, полностью сдаться, и Вселенная откроется ей. Осознанность просто бросится ей в объятия, готовая, чтобы ее приняли.

– Но… Нужно ли для этого так смирять ум?

– Нужно ли заставить лжеца замолчать? – спросил Мигель. – Нужно ли свергнуть тирана?

– Мигель, за это наше путешествие как раз ум надо благодарить, – медленно, взвешивая слова, сказала Сарита. – Без воспоминаний – твоих и моих – не было бы вот этого.

Она нарисовала руками в воздухе большой круг, который должен был обозначать весь Теотиуакан и то мгновение, в котором оба они находились. Сын кивнул, с интересом глядя на нее.

– В тот день Дхара была лучшим воином, – сказал он. – А вот ты все избегаешь настоящего столкновения.

– Ох, как же это?

– Я вижу, как ты стараешься уступить знаниям, этой соблазнительнице. Я слышу это в твоих словах и вижу в твоих действиях. Ты все лелеешь надежду, а она не дает тебе идти дальше. И самое главное – ты пытаешься отсрочить неизбежное.

– И в чем оно?

Он пристально смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась.

– Madre, ты должна отпустить Мигеля.

Сарита нахмурилась, придвинула к себе сумку. Она прошла длинный путь с тех пор, как нашла его на вечном древе. Она собрала уже почти все воспоминания, которые нужны были ей, чтобы заново собрать личность. Слишком близка она была к этому и не могла взять и рискнуть всем.

– Ничего я не должна. И ничего я не отсрочиваю. Не говори со мной, как с мамашей, которая беспокоится, что ты где-то допоздна загулялся. Я не мать! – Внезапно ее глаза загорелись красным светом, а голос загромыхал. – Я не игрушка! Если надо, я буду драться с самими стихиями, пока мир Сариты снова не будет целым!

Вместе со вспыхнувшей яростью поднялся ветер, и от каменных стен снова донеслось эхо далеких криков Дхары, словно вобравших в себя весь человеческий гнев. Не встретив отпора, ярость постепенно улеглась. Все успокоилось, огонь в глазах старой женщины сменился тлеющей, неотступной печалью. На сына она старалась не смотреть. Ветер утих, но над багровым горизонтом гремел гром. Беспокойно щебеча, разлетались птицы, кружили и усаживались на кустарники в низинах.