Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд

Тини подхватила свой чемодан, узел с бельем и, в последний раз окинув квартиру взглядом, заперла за собой дверь. Викерль Хельмхакер уже дожидался на площадке. Тини протянула ему ключи и отвернулась. Печальное эхо их с Гертой медленных шагов разносилось по лестнице, пока они спускались.

В сопровождении полицейских они прошли по рыночной площади под любопытными взглядами прохожих. Все знали, что делают с евреями. Уже несколько месяцев их большими группами депортировали из страны, по несколько сотен зараз. Люди не представляли, куда их везут – предположительно на восток, в пустынные земли Остланда[263]. Оттуда не приходило новостей, и никто из переселенцев не возвращался; предполагалось, что они слишком заняты устройством новой жизни на территориях, выделенных для них Рейхом.

Пройдя по рынку, Тини и Герта добрались до местной начальной школы. На этой дороге Герта знала каждый камень. Вместе с остальными ребятишками она ходила в эту самую школу; в ее классах и залах они все – и Герта, и Фриц, и Курт, и Эдит – провели большую часть своей жизни. Теперь учеников там не было: в 1941-м эсэсовцы закрыли школу, переоборудовав ее в пункт временного содержания для депортированных.

Они миновали охраняемые ворота и по вымощенной булыжником дорожке пошли между высоких школьных зданий. Школа состояла из четырехэтажных блоков, находящихся чуть в глубине от улицы, которые обрамляли двор Г-образной формы. Там, где когда-то бегали и играли малыши, теперь стояла эсэсовская стража. Тини с Гертой предъявили документы, и их провели в здание.

Классы превратились в импровизированные спальни, полные людей. Всего здесь содержалось более тысячи депортированных. Мелькали знакомые лица: друзья, соседи, – но было и много незнакомцев из отдаленных районов города. В основном тут оказались женщины, дети и мужчины старше сорока. Молодых мужчин давно угнали в лагеря, а стариков за шестьдесят пять отделили для отправки в гетто в Терезиенштадт[264].

Тини с Гертой отвели в комнату и оставили осваиваться с товарищами по несчастью. Они обменялись новостями о родных и общих друзьях. Новости были в основном плохие. Переселение им преподносили как возможность новой жизни, но Тини страдала от того, что ее увозят из родного города, и интуитивно страшилась будущего. От нацистов она ждала только плохого, и до сих пор ее ожидания всегда оправдывались.

В письме Фрицу и Густаву она могла сообщить только голые факты: их переселяют. Однако, опасаясь худшего, Тини передала родственнице нееврейке кое-какие вещи, включая последнюю фотографию Фрица, ту самую, из Бухенвальда, а сестре Дженни теплую одежду, чтобы им отправить. Джении сама находилась в не менее шатком положении, но пока что депортации не подлежала[265]. Это же касалось их вдовой старшей сестры Берты[266].

Тини и Герта пробыли в центре временного содержания день или два, пока им не объявили, что пришло время ехать[267]. Всем приказали выйти во двор. Люди толпились в коридорах, толкались в дверях, все с чемоданами и тюками, а некоторые еще и с инструментами. У них проверили документы и поставили штамп – Evakuiert am 9 Juni 1942[268], после чего всех посадили в дожидавшиеся грузовики.

Колонна проехала по Таборштрассе и широкому проспекту вдоль Дунайского канала. Герта смотрела вниз, на воду, сверкавшую в солнечных лучах; в выходные тут было полно прогулочных корабликов и купающихся людей. Она вспоминала времена, когда они с папой устраивали заплывы, соревнуясь между собой – как Фриц и его друзья. Ее любимый папа, такой ласковый и добрый! То были хорошие дни с летними пикниками на травке у реки. Маме нравилось грести, и она иногда катала их, детей, на лодке. Сейчас это казалось сном – ярким, но совсем далеким. Евреям давным-давно запретили появляться на зеленых берегах Дунайского канала.

Колонна пересекла канал и с грохотом покатилась по улицам в сторону Аспангбанхофа, вокзала в южной части города. Небольшую толпу у входа сдерживали полицейские и солдаты СС. Родственники и друзья надеялись в последний раз увидеться с уезжающими; остальные были просто зеваки, явившиеся посмотреть, как евреев гонят, словно скот. Тини с Гертой помогли друг другу выбраться из грузовика и вместе с толпой двинулись через двери в темноту вокзала.

Все знали про кошмарные грузовые вагоны, в которых мужчин увозили в лагеря, поэтому теперь люди обрадовались, обнаружив, что их дожидался пассажирский состав с броской бело-малиновой символикой Дойче Рейхсбана. Что же, подумали они, это не так уж плохо.

Им приказали сгрузить багаж в отдельный вагон в хвосте состава. Процесс затянулся надолго. Наконец раздался громкий свисток, и прогремело объявление: «До отправления один час!»[269]. Его повторили несколько раз, передавая по платформе, и люди сразу заторопились.

Тини, крепко держась за Герту, протолкнулась сквозь толпу к вагону, в котором им выделили места; у дверей там стоял с заносчивым видом старшина со списком в руках. Это был еврей, назначенный Израильским культурным центром, не полицейский и не эсэсовец; его присутствие обнадеживало. Вокруг собралось шестьдесят или около того человек, все его подопечные. Тини узнала Иду Клап, пожилую даму с Им Верд, совершенно одну, и еще одну женщину, примерно своего возраста, с Леопольдсгассе, тоже одну; многие женщины ехали без сопровождения – их мужей и сыновей угнали в лагеря, а детей, тех, кому повезло, забрали в Англию или Америку. Некоторые, однако, остались: женщина, которую Тини не знала, лет шестидесяти, сопровождала своих внуков, трех мальчиков и девочку; младший, Отто, казался ровесником Курта, а девочке, старшей, было лет шестнадцать[270]. Вокруг толкались седобородые мужчины в поношенных шляпах, отцы семейства с запавшими щеками, аккуратно, но бедно одетые домохозяйки с шарфами на головах, молодые девушки, чьи лица преждевременно избороздили морщины, и дети, некоторые не старше лет пяти, растерянно и изумленно озиравшиеся по сторонам. Старшина вызывал их по списку, сверяя фамилии с номерами.