Дон Иван - Алан Черчесов

Хохотала она не одна. Хохотали, причем до упаду, все квартиранты подвала, за вычетом Игореши, который зевал, и меня – из-за щеки хохотать было больно, так что я давился хихиканьем. За него я себя ненавидел, но ничего поделать с собою не мог. Смерть тоже не прочь подурачиться. А когда она торчит из беретки лопатой, пучит глаза и зевает, это очень смешно. У старухи с клюкой есть свое чувство юмора. Оно нас тогда и спасло: не увидеть, как это смешно, означало бы сразу рехнуться.

Отношение к смерти как к непоправимой беде практиковалось здесь не особенно, а если встречалось, то выглядело фальшивым, неуместным. Трудно рвать волосы по тому, кто давно из жизни был вычеркнут и чей уход из нее воспринимался свидетелями как запоздалая правка черновика. Кто-кто, а жизнь любит себя переписывать набело, и каждый из них это знал, как знал и про то, что она будет и впредь переписываться за их счет.

В каком-то смысле убийство сплачивало своеобразное это сообщество, оставаясь для внешнего мира незамеченным и неучтенным: у милиции свой интерес, и возиться с бомжами, тем более мертвыми, в него не входило. Месть подземелья за небрежение собою была изощренной. Смерть “естественная” выставлялась им напоказ: хоронить самим было лень, да и глупо – лучше уж посмотреть, как потеют и злятся мундиры, прибирая вручную бесхозное тело, чтоб прокатить напоследок в казенной машине. Что до убийства, его по понятным причинам предпочитали не афишировать. Убежденность, будто тюрьма сквернее сумы, вынуждала бомжей разрабатывать хитроумные комбинации по захоронению, что вносило разнообразие в будни, а также дарило ощущением той лихой и нищей свободы, что скалится даже на эшафоте, не забывая свернуть власти шиш. Безнаказанность придавала этой свободе запретную широту – опять же, как на войне. Потому и живет подземное государство, что живет по законам войны. Антимир здесь – верное слово. Копните чуть глубже асфальт, и вы непременно найдете воронки от взрывов…

В общем, бежать от войны не означало сбежать от нее. А находиться на фронте без документов в Москве – что скакать на одной ноге перед снайпером: шанс выжить имеется, только вот передохнуть не удастся.

Подрабатывал я в основном на товарном дворе. Покуда болела щека, претендовать на повышение в статусе не приходилось: лицо – единственный паспорт бомжа, а у меня с этим паспортом были проблемы.

Повязку я снял спустя месяца два. В день, когда это случилось, в моей приунывшей судьбе наметился переворот.

К трем утра я выполнил норму и пошел за деньгами в контору. Кассирша, похожая на сумоиста баба в трико, отсчитала бумажки, поразмыслив, добавила лишнюю пару банкнот и положила всю пачку в карман, но не мне, а себе. Потом заперла дверь на крючок, налила мне водки, предложила под водку огурчик и устремилась меня изнасиловать. Шла борьба с переменным успехом. За великаншей был опыт плюс преимущество веса и стен. Шатаясь под натиском лап, давивших меня на тахту, я изогнулся в дугу и огрел по ушам разворотом ладоней насильницу, а как та ослабила хватку, выдернул с корнем крючок и удрал, подстегнутый воплем: “Держи, козел, вора!” Обращен он был к сторожу в будке напротив. С ним я сладил по принципу домино: бьешь ногой по двери, та бьет по лбу, затылок – по стенке, зад – по полу, а упавшие ноги ударяют опять по двери, только с другой стороны.

Было жалко потерянных денег, но не настолько, чтобы корить себя за разборчивость: есть женщины, отдаться которым страшнее, чем собственноручно себя оскопить.

Когда я днем позже с голодным желудком вновь вышел на улицу, подо мною она уже выросла. Уточню: тень была не моя, а Альфонса. Она поманила меня за собою – туда, где не нужно ни паспорта, ни кошелька. Она не являлась ко мне так давно, что не узнать ее я не мог – это как бывшему узнику встретить годы спустя поседевшего палача. Вы никогда не задумывались, сколько теней приходится нам износить, прежде чем мы обретаем свою?

Мелочи, что я наскреб, хватило бы на тарелку пельменей или на два чебурека. Инвестировать в столь краткосрочные предприятия мне показалось кощунством. Ломая голову, как распорядиться финансами, я ловил на себе острые девичьи взгляды, но мелькнувший было в них огонек затухал, стоило только ему прикоснуться к моей обветшалой одежде. Так повторялось раз двадцать. Закономерность была очевидна: если лицу моему девушки склонны сказать свое “да”, то всему, что под ним, заявляют брезгливое “нет”.

План созрел в один миг.

С моим цыганским прошлым взломать чужой шкафчик в бане труда не составило. Осложнения возникли, когда я не смог попасть в нужный размер. Лишь третья попытка моя увенчалась успехом: помимо льняного костюма, рубашки и туфель, я разжился полутора сотнями долларов. Кроме денег, были еще ключи от машины, водительские права, валидол и презервативы. Поразмыслив, я позаимствовал только контрацептивы, а ключи и права запихнул в свои грязные тряпки, припрятав их в том же шкафу, – все будет чем прикрывать наготу бедолаге после того, как слопает валидол. Совесть меня не измучила: я рассудил, что лишиться тряпья, получив сдачей собственный автомобиль, – где-то даже удача.

Туфли жали в подъеме, но костюмчик сидел как влитой. Правда, внутри у него сидел голод, что несколько портило праздник.

Заметая следы, я воспользовался метро. Вышел я на “Таганской”, где минут пять колебался между закусочной и забегаловкой, а предпочел ресторан – тот, что неподалеку от театра.

Моему костюму здесь были рады служить. Я выбрал столик в углу и, пока ждал свой заказ, размышлял, как мало присутственных мест отпущено человеку без документов. Почти все я уже посетил. К вокзалам, подвалам, товарным дворам сегодня добавились баня и этот вот ресторан. Присовокупить сюда милицейский участок, тюрьму, крематорий – и список, по сути, исчерпан.

Альфонс был при мне. Он разлегся в проходе и даже прильнул головой на колени какой-то особе. Та что-то писала в блокноте, отставив в сторонку бокал. Почувствовав взгляд, она подняла на мгновенье глаза, коротко мне улыбнулась и вновь зашуршала пером. Дежурная вежливость метрдотеля в отношении этой изысканной посетительницы обретала подчеркнутую обходительность. Вот он согнулся над нею в поклоне и тихо о чем-то сказал.

– Да, за мой столик, – ответила дама, вздохнула, сунула в сумку блокнот и скользнула глазами по мне, застряв на секунду в моем свежем шраме. В зал вошла высокая стерва с красивым стервозным лицом. – Нам того же вина, салат “Ришелье” и каких-нибудь фруктов. Ты голодна?

– На диете, – шепнула подруга, но так, что услышали все. – Мы с Виолеткой выводим токсины под наблюдением Ли Шу. Эффект обалденный. Поздоровайся, милая, с тетей Наташей.

На стол прыгнуло существо. “Тетя Наташа” едва успела спасти свой бокал. С радостным тявканьем тварь кинулась к ней и стала лизать в нос и в губы.

– Извините, у нас не поло… – встрял было официант.

– Чепухи не мелите. – Стерва взвеяла палец: – Блюдце сухариков, минералки в пиалу и замешать на гусином паштете двадцать пять граммов вот этого корма. Стоит собака три тысячи баксов. Пострадает от вашей стряпни, я найду вам, чем застрелиться. Повара предупредите.