Фабрика грез Unlimited - Джеймс Грэм Баллард

И снова я подумал о себе как о рождественском календаре: я отворил двери лица своего, распахнул двери сердца своего,[7]дабы допустить этих жильцов жалкого пригорода в мир истинный, вовне лежащий. Я уже прозревал себя не просто богом, но первобогом, изначальным божеством, рядом с которым все прочие боги суть лишь неумелые копии, приблизительные предвосхищения. Неуклюжие метафоры Меня.

– Блейк?

Лишь отчасти узнав свое имя, я повернулся и увидел маленького Дэвида, щурившегося на меня в ярком солнечном свете. В его рубашке и брюках торчали колючки, его лоб был в кровь расцарапан подъемом по заросшей ежевикой лестнице. Не знаю уж как, но он разрешил головоломку этажей и нашел путь на крышу.

– Блейк… Рэйчел и Джейми хотят…

Он смолк, не в силах вспомнить препорученное ему послание. Скорее всего, слепая девочка разумно сочла его деформированный мозг самым подходящим ключом для гаражного лабиринта. Двое детей стояли внизу, словно и не слыша воплей какаду, нагло подбивавшего их раздеться. Джейми торопливо бормотал, временно взяв на себя обязанности отсутствующего Дэвида. На личике Рейчел застыло потрясенное выражение: не веря ушам своим, она слушала описание жуткой разнузданной ночи.

Дэвид смотрел на меня из-под своего тяжелого лба, мучительно пытаясь понять, что же это я делаю. Я избегал его тревожного взгляда. Неужели этот неполноценный мальчик догадывается, что я покидаю Шеппертон, причем не только сам, но и забираю с собой всех его жителей и всех птиц, что телевизионщики застанут в онемевшем городе лишь его, Джейми, да Рейчел?

Дэвид несмело тронул обгорелый пояс летного комбинезона, пытаясь отвести меня от края крыши. Глядя на его тщедушное тельце и деформированную голову, я ощутил острый прилив жалости и любви. Мне хотелось взять его с собой, вплавить его в себя, а заодно и тех двоих. Они смогут вечно играть на одной из тайных лужаек моего сердца.

Но когда я нагнулся, чтобы обнять его, он отдернулся и хлопнул себя по щеке, словно пытаясь очнуться от кошмарного сна.

– Дэвид, сейчас мы полетим…

Я схватил его неуклюжую голову и совсем уже был готов прижать ее к своей груди, когда на улице громыхнула петарда. Возник и стал быстро нарастать шум толпы, десятки голосов выкликали мое имя. Я выглянул через парапет. Город ожил. Людские ручейки, бравшие начало на тихих боковых улочках, сливались в бурную реку, неудержимо стремившуюся к центру Шеппертона. Люди махали мне руками, кидали цветы, взрывали петарды и запускали шутихи. Голые, обожженные солнцем тела отсвечивали дикарским блеском.

Теперь я понимал, почему мои шеппертонцы разошлись утром по домам и что занимало их весь день. Из ворот киностудии появилась группа артистов и техников, за ними следовала колонна из дюжины или более машин с карнавальными платформами на крышах.

– Блейк! – весело крикнул лидер процессии, пожилой артист, знакомый всей стране по рекламным роликам. – Блейк, мы устроили для тебя праздник. Спускайся к нам! Смотри!

Он указал на платформы, разукрашенные художниками, декораторами и просто любителями, – серию эффектных вариаций на тему полета. По большей части это были огромные кондоры из папье-маше и бамбука, убранные сотнями цветов, и фантастические самолеты, бипланы и трипланы, на изготовление которых пошли куски виденных мной во дворе киностудии моделей.

Автоколонна остановилась перед гаражом, участники процессии и зрители ждали, чтобы я спустился и ответил на их приветствие.

– Это все в твою честь, Блейк. Мы хотим, чтобы потом, когда ты нас покинешь, тебе было что вспомнить.

Артист расчищал мне путь в напиравшей толпе, среди голых бухгалтеров и торговцев обувью, компьютерных программистов и секретарш, детей и домохозяек. Счастливые, что видят меня, люди бросали мне оторванные от своих гирлянд цветы в вящей ^ надежде, что моя кожа превратит их в птиц. Я шел «под объективами десятков кинокамер, запечатлевавших эту сцену с самых разнообразных точек. Но меня заботила проблема куда более серьезная – как организовать мой последний в этом городе день. Я шел мимо выстроившихся как на параде платформ, поочередно их рассматривая. Мое внимание привлекли банкирша и старый вояка, гордо стоявшие у своего творения. На крыше такси из местной автопрокатной фирмы они установили нечто, напоминавшее одновременно и птицу, и ветряную мельницу, – абсолютно фантастическую конструкцию, словно предназначенную для полета во всех направлениях пространства-времени сразу. Это убранство подходило мне как нельзя лучше, и я тут же в него влюбился.

Все ждали. Освещенный палящим послеполуденным солнцем, на глазах у сотен затихших людей, я поднялся на крышу такси. Стрекотание кинокамеры, умащенные притираниями тела озарялись молниями фотовспышек. Понимают ли они, что я справляю свадьбу с их городом и намерен исполнить свои супружеские обязанности совсем небывалым образом? И что через несколько часов все они начнут новую жизнь в уютных пригородах моего тела?

В птичьей голове было устроено нечто вроде шлема, я поместил туда свою голову, а руки – в пазы крыльев. Вес огромной конструкции удобно лег на мои плечи. Привязные ремни плотно облегли мою синяками покрытую грудь, лямка шлема придавила мои распухшие губы, и мне уже почти казалось, что именно в этом гротескном птичьем наряде прилетел я четыре дня назад в Шеппертон.

Следом за толпой кричащих и приплясывающих детей автоколонна двинулась к реке. Я стоял на крыше такси, слившись с фантастической конструкцией из прутьев и папье-маше воедино. На огромных крыльях и хищной, с крючковатым клювом, голове расселись десятки птиц, синиц и малиновок, вьюрков и воробьев, их маленькие головки осторожно выглядывали из грубого оперения.

Процессия приблизилась к военному мемориалу. Меня сопровождало все живое в городе – тучи птиц, кошачьи орды, стайки собак и детей; среди голой толпы, следовавшей за автоколонной, резвились олени и лани. Свет померк. В страхе стать свидетелем того, что вознамерился я сделать с этим городом, изможденное солнце закрыло лицо карминной тряпицей облака. Тусклый кровавый свет, хлынувший на крыши и тропическую листву, на оперение ибисов и попугаев, сотворил из Шеппертона дикий, в лихорадочном бреду привидевшийся зоопарк. Зловещий свет равно омыл плотные тела рыб, стаями выпрыгивавших из воды, и груди молодых женщин, придерживавших мои ноги, чтобы я не потерял равновесия, не упал с крыши такси.

Сквозь птичью трескотню прорвался рокот вертолета, успевшего уже пересечь реку и летевшего теперь над мертвыми вязами. Безликая машина неуклюже вспарывала померкший свет, ее суетливые лопасти вздымали в воздух тучи насекомых и палых листьев. Крепко держась за карнавальную птицу, я всем своим телом ощутил нисходящий поток, отброшенный винтами вертолета; машина развернулась прямо над нами и заковыляла назад, к реке. Надо всем парком птицы медленно падали с неба. Утратив опору в мгновенно изменившемся воздухе, вертолет косо заскользил в сторону церкви; не встречавшие сопротивления винты завертелись с бешеной, невозможной скоростью. Сидевший в кабине пилот дергал нервными, в белых перчатках, руками, как суетливый неопытный жонглер.