Мятежный лорд - Виктория Балашова

– Боже мой, дорогой Байрон! – сокрушался Трелони, глядя на несчастных греков с палубы «Геркулеса». – Им тоже хочется денег! Вам не прокормить всю Грецию!

– Я сам пообещал им помощь, – Джордж хмурился, но пытался не показывать портившегося день ото дня настроения. – Я знал, на что иду. Мне рассказывали о состоянии дел, и не стоило надеяться увидеть иное.

Два дня, пока не пришло второе известие из Месолонгиона, миновали в относительно бодром состоянии духа. Уже двадцать четвертого августа выяснилось, что письмо Байрону стало последним посланием Боцариса. Он погиб в неравном бою прямо возле палатки паши – по крайней мере, так передавали историю слухи. Приготовления к отъезду на материк Байрон велел приостановить. Сбор друзей в его каюте состоялся вечером того же дня. Предстояло обсудить дальнейшие шаги. Пьетро Гамба, как обычно, поддерживал Джорджа, не имея собственного суждения по поводу того, как стоит действовать дальше. Трелони, напротив, настаивал на скорейшем отъезде из Кефалонии.

– Мы приехали помогать Греции, а вместо этого приятно проводим время в обществе скучающих англичан, проживающих на острове, – резко сказал он. – Им лишь бы все оставалось, как прежде, лишь бы нейтралитет островов ничем не нарушался.

– Именно, дорогой Трелони. Мы приехали помогать Греции, а не отдельным партиям, – возразил Джордж. – В первую очередь следует понять, к кому примкнуть, дабы оказать пользу несчастной стране. Те, кто мог бы помочь нам советом, либо погибли, либо отстранены от дел, либо вовсе уехали отсюда. Сейчас я официально представляю лондонский греческий комитет и не имею права бессмысленно рисковать. Посмотрите, сколько людей, узнав о деньгах, которые я привез, обращаются за помощью. Сегодня выяснилось, и вам об этом известно не хуже, чем мне, что среди них далеко не все греки. Жадность, желание нажиться толкают людей на обман.

И правда, ежедневно на корабль приносили стопки писем от страждущих, а возле «Геркулеса» выстраивалась очередь из людей, желавших обратиться к щедрому лорду.

– Что вы предлагаете? – спросил Браун, пребывавший вместе со всеми на корабле. – Трелони прав: вечно сидеть здесь не годится.

Байрон помолчал минуту, не торопясь отвечать.

– Я напишу, пожалуй, письмо правительству Греции в Морее. Вы возьметесь его отвезти, мой дорогой Трелони? – наконец промолвил он. – Пусть укажут место, в которое мне следует ехать, а также на какие цели лучше потратить деньги. Кстати, нельзя сказать, что местные банкиры охотно оплачивают выставляемые счета. Точнее, они вообще отказываются это делать – кто вежливо, а кто и совершенно неучтиво.

– Боюсь, этим они оказывают себе плохую услугу, – сказал Браун возмущенно. – Английские банкиры вряд ли после такого захотят с ними иметь дело.

– Верно. Но боязнь помочь не тому человеку пересиливает, – хмыкнул Джордж.

– Я возьмусь отвезти письмо, – откликнулся Трелони. – Любое действие мне будет в радость. Готов выехать немедля.

– Если не возражаете, я присоединюсь к вам, – предложил Браун. – Вдвоем будет в любом случае безопаснее. А вы, Байрон, не хотите ли переехать с корабля? Полковник Напье постоянно предлагает вам жилье на берегу.

– Я раздумываю над этим, но становиться частью английского сообщества, проживающего здесь в бездействии, не хочу категорически. Пьетро, пожалуйста, поищи для нас что-нибудь в стороне, чуть поодаль от скопления английского племени.

Принятый план приободрил компанию, и все удалились спать. А Джордж сел обдумывать письмо греческому правительству, вежливое и ясно выражающее бескорыстные намерения адресанта. Ньюфаундленд привычно лежал на полу, охраняя вход в комнату. За стеной тихо шелестело море. Но душу Байрона покинуло установившееся по прибытии в Кефалонию спокойствие. Он постарался погасить зарождавшееся волнение, сосредоточившись на выходивших из-под пера строчках…

Кефалония, сентябрь 1823 года

Маленькая деревня Метаксата располагалась примерно в шести милях от порта. С одной стороны простиралось море, с другой – горы и оливковые рощи. Домики в деревушке были в основном белого цвета с плоскими крышами, в два этажа. На площади стояла, как и положено, церковь. Некоторая удаленность от мест скопления людей вполне устраивала Джорджа, осаждаемого представителями различных клик, жаждущими получить от него денег.

– Это расстояние хоть кого-то заставит лишний раз подумать, прежде чем пускаться в путь, – делился он с Пьетро. – Дом невелик, но в любом случае лучше, чем каюты на корабле. К тому же я бы не хотел выглядеть эдаким искателем приключений, ищущим развлечений в своей убогой жизни и в то же время не желающим терять привычные удобства.

Гамба был полностью согласен с Байроном. Двухэтажный дом в четыре комнаты, две из которых предполагались для проживания Джорджа, третья для Пьетро и четвертая для врача, не шел ни в какое сравнение с палаццо. На второй этаж вела наружная лестница без перил. Тем не менее он вполне отвечал их скромным нуждам. Браун и Трелони решили остаться на «Геркулесе»: они твердо вознамерились ехать на материк. В то время как остальные готовились наконец переезжать на берег.

– Вам, дорогой Байрон, хочется помочь всем, а подобное невозможно по своей сути, – едва скрывая раздражение, говорил Трелони в последний вечер пребывания Джорджа на корабле. – Разобраться в многочисленных греческих партиях не смог бы даже… – он замолчал, подбирая подобающее сравнение, – даже Пифагор! Почему на ум пришел именно Пифагор, объяснить было сложно. Скорее всего, по причине приверженности Байрона пифагорианскому образу жизни – по крайней мере, как он сам его понимал.

– Я не хочу помогать всем, – возразил Джордж. – И вам, мой друг, я сие объяснял не раз. Я желаю помочь грекам и Греции, а не отдельной клике. А потому стараюсь уже сейчас высылать медикаменты и продовольствие в Месолонгион, находящийся в блокаде. Там я помогаю раненым и голодным. Также следует понять, что я несу ответственность за свои действия, так как представляю комитет. Моя поддержка – это официальная поддержка комитета.

Подобные разговоры велись чуть не ежедневно, либо во время прогулок верхом, либо после ужина. Режим дня на Кефалонии у Байрона, а вместе с ним и у всей компании изменился. Вставать он начал куда раньше – часов в девять. До полудня Байрон читал поступавшие ему в большом количестве со всей Греции и из Англии письма, а после вместе с Пьетро отвечал на них. Потом, выпив чашку чая, он отправлялся на прогулки верхом. К нему присоединялись Пьетро, Трелони, Браун, а иногда доктор Бруно. Часа в три они возвращались. Обедал, по обыкновению, Джордж в одиночестве, ограничив свой рацион сыром и овощами. Примерно с семи вечера и до полуночи он принимал гостей или беседовал с друзьями.

– Позвольте возразить, – не успокаивался Трелони. – Излишняя осторожность означает потерю времени. Вместо того чтобы находиться в Греции, мы безмятежно проводим время на красивом острове.

– Ввязываться в войну, выступая неведомо на чьей стороне? Поймите, Трелони, из меня вытягивают деньги. Суммы, которыми я владею, многократно преувеличены. Вы видите, я не пишу поэм, только письма, ответы на которые призваны хоть сколько-нибудь прояснить ситуацию. Я предаюсь размышлениям, потому что мои слабые философские познания как-никак должны способствовать заключению верных выводов. Один грек тут беседовал со мной о языках, представьте. Он сравнивал греческий с английским.