Собака мордой вниз - Инна Туголукова

– А вам важно, в каком свете вы передо мной предстаете?

– Конечно! То есть мне это совершенно безразлично! В смысле, я хочу сказать, что если бы на вашем месте оказался любой другой человек, то все равно в подобной ситуации…

– Ну хорошо, – сжалился Арнольд Вячеславович. – Давайте считать инцидент исчерпанным. И вернемся все же к вашему заявлению об уходе. Я грешным делом решил, что речь идет именно о нем. Может быть, не стоило так остро реагировать на дежурную в общем-то ситуацию? Ваш порыв…

– Да нет, – сказала Соня, – это не порыв. Просто я воспользовалась случаем и сделала то, что давно уже пора было сделать.

– Да, я помню, вы сетовали на нелюбимую работу, и собирался перевести вас в нашу пресс-службу, когда там появилась вакансия. Но Инга Вольдемаровна заверила меня…

– Инга Вольдемаровна слишком много о себе воображает. И лезет куда не надо, – раздражилась Соня и мстительно добавила: – За что и получает, да, видно, мало…

– Мое предложение остается в силе. Вот моя визитка, позвоните мне напрямую, когда примете решение.

– Я даже не знаю… Можно подумать?

– О чем же тут думать? Разве это не соответствует вашим желаниям?

– Дело в том, – сказала Соня, – что меня приглашают в пресс-центр МВД и я уже дала свое согласие.

– Ну что ж, – холодно произнес Гусев, – как говорится, была бы честь предложена…

Разрыв с майором Шарафутдиновым оказался неожиданным и таким ужасным, что о наивно планируемой дружбе не могло быть и речи. Да что там дружба! Сам факт их отношений следовало немедленно предать полному забвению. А вместе с ним и намерение потрудиться на благо отечества в пресс-центре МВД.

А случилось вот что.

Утром злополучного дня в кабинет Шарафутдинова впорхнула крашеная блондинка-дознаватель – узкие брючки, высокие шпильки, глубокий вырез и вечерний макияж.

Впечатленный майор откинулся на спинку стула и пожрал ее взглядом.

– У нас что сегодня? Восьмое марта?

– У нас сегодня культпоход в театр, – многообещающе пояснила Галина, для вящей убедительности помахав в воздухе большими желтыми билетами. – Вам нравятся бардовские песни?

– А бард – это от слова «бардак»? – уточнил любознательный майор.

– Это от слова «бордель», – пояснила просвещенная сотрудница.

– Тогда нравятся.

– Вот и отлично, – заворковала Галина. – Спектакль называется «Бесконечное Ким-танго». Театр «Эрмитаж», прямо напротив Петровки тридцать восемь. Начало в девятнадцать часов. В шесть я за вами зайду. Гоните восемьсот рублей.

– Слушай, подруга… – Майор достал портмоне и внимательно изучил его содержимое. – Продай мне оба билета. Мне очень надо. Э-э… Понимаешь, товарищ приезжает с Дальнего Востока, вместе служили. Чем в кабак его тащить, лучше песни хорошие послушать. А то когда он еще в московский театр попадет…

– А как же я? – потрясенно осведомилась блондинка-дознаватель, жестоко низвергнутая с небес на землю.

– А тебе, лейтенант, работать надо, а не по театрам шататься. У тебя вон стол ломится от писанины. Я, ты знаешь, церемониться не стану.

Взбешенная Галина швырнула на стол билеты и выскочила из кабинета, яростно шарахнув дверью. Но далеко не ушла, притормозила на всякий случай. И не ошиблась.

После чего оба взялись за телефоны. Майор Шарафутдинов позвонил Соне. А Галина, попозже, ближе к вечеру, его жене. И всю свою ярость, оскорбленную женскую гордость, унижение, настигшее ее в тот самый момент, когда она уже почти праздновала победу, обманутая, обольщенная его восхищенным, откровенно оценивающим взглядом, обрушила на безмятежную Гюльнару.

И цель ее была вполне определенной – не просто заложить любвеобильного майора, о, нет! – какая ж в этом радость? – но отомстить по-настоящему, с душой и размахом, чтобы долго помнили и много говорили, но ни одна живая душа не заподозрила, что это ее, Галины, рук дело. А жаль, между прочим. Ибо что же может быть слаще прозрения самонадеянной куклы, осознавшей наконец, кто ее дергал за ниточки?

Но это был совсем не тот случай. Здесь требовалась ясная голова, чтобы комар носа не подточил, чтобы мутный, неуправляемый поток внезапно проснувшейся ненависти хлынул в нужное русло. Чтобы насладиться потом упоительными плодами реализованной тонкой мести…

– Здравствуйте, Гуля, – проникновенно сказала Галина, и в голосе ее задрожали невыплаканные слезы. – Пожалуйста, выслушайте меня, не перебивая, потому что мне очень трудно говорить с вами.

– А кто вы? – насторожилась Гюльнара.

– Я? – как бы растерялась Галина. – Я была любовницей вашего мужа, и он обещал на мне жениться. Но обманул и бросил, когда узнал, что я жду ребенка. Только не подумайте, что я с претензиями, – заторопилась она. – Зачем же теперь? Насильно мил не будешь. Мы справимся, и все у нас будет хорошо. Даже лучше, чем рядом с таким ненадежным человеком. Вот сейчас поговорю с вами и больше никогда не появлюсь на вашем пути… Алё? Вы слышите? Вы мне не верите? А ведь я звоню, чтобы помочь вам. Я теперь перед вами ни в чем не виновата, а дела ваши плохи. У него появилась новая любовница, и уж эта своего не упустит. Вы думаете, где он был? В командировке? У нее! И скоро совсем туда переедет. Она ему условие поставила, я знаю. Умная и безжалостная, не то, что я. Не он ее обманет – она его. Вот чего вам надо бояться. И действовать. Сейчас! Потом поздно будет… Или вы мне не верите? Алё? Вы меня слышите? Они сегодня в театр идут, в семь часов, в «Эрмитаж», прямо напротив Петровки, тридцать восемь. Сами можете убедиться… Алё?.. Ну, как знаете. Дело, как говорится, хозяйское. Только потом локти кусать поздно будет…

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

Галина фыркнула, вытащила из прорези уличного автомата купленную для этой цели карточку – на всякий случай, а вдруг у них определитель номера? – кинула в рот жвачку и вернулась на работу – разгребать свою писанину.

В кармане джинсов зазвонил, завозился мобильный, на дисплее высветилось имя «Маша», и Соня решила не отвечать. Ну могла же она, например, оставить телефон дома? Вполне. С ней это, кстати, частенько случается. Вот лежит он себе на журнальном столике и трезвонит, заливается, а она тут последние деньки дорабатывает и, увы, не слышит. И даже не подозревает, что ей так настойчиво пытается дозвониться вернувшийся из командировки майор Шарафутдинов. Или он прямо оттуда ей звонит, из своего прекрасного далека? Впрочем, ей-то какая разница?

Звонки прекратились, и Соня немедленно усомнилась в разумности своего решения. Ну что за ерунда? Кому нужно это ослиное упрямство? Или что там ею руководило? Чего она добилась? Ничего. А чего, собственно, добивалась? Думала, что, не получив ответа, он так же стремительно исчезнет из ее жизни, как туда ворвался? И больше никогда и ничем о себе не напомнит? Типа а был ли мальчик, Рафик Шарафутдинов? Или только привиделся ей, одинокой женщине, в эротическом предутреннем сне? И так ли уж она мечтает вычеркнуть его из своей жизни? Вот именно сейчас, на этом этапе? И с чем тогда останется? Вернее, с кем?