Женщина без имени - Чарльз Мартин

– Добро пожаловать в Шатофор. – Она повернулась ко мне. Перед нами расстилались несколько акров ухоженной лужайки. Внизу, в долине, раскинулся Ланже.

– Это твое?

Кейти оглядела здание, участок, кивнула и честно призналась:

– Это мой дом.

Мои брови взлетели вверх:

– Твоя семья владела им?

Она хмыкнула:

– Я этого не говорила. Я сказала: «Это мой дом».

Кейти указала на пересечение подъездной и пешеходной дорожек. Остатки трех стволов поднимались из мульчи вдоль пешеходной дорожки. Она откинула рукав, открывая локоть и показывая маленький шрам.

– Я упала с того дерева. Я держалась до тех пор, пока не показалась кость.

– Что ты там делала?

Кейти посмотрела на окно второго этажа над нами.

– Вылезала из окна своей спальни примерно в такое время ночи. – Она вцепилась в мою руку. – Идем.

Открыв боковую дверь, Кейти впустила меня в вестибюль, обшитый резными деревянными панелями. С одной стороны – большой камин. В глубине – просторная лестница. Над камином – портрет пожилой женщины. Зеленое бархатное платье. Бриллиантовое колье. Возможно, ей было далеко за семьдесят, когда она позировала для портрета. Кейти указала на портрет.

– Графиня. Она владела Шатофором, когда пришло гестапо и потребовало, чтобы она покинула замок. В то время над камином висел портрет ее мужа, немецкого графа, у которого вся грудь была в орденах. Она встала на лестнице в своем самом лучшем платье и указала на его портрет. Немецкий офицер отсалютовал портрету, развернулся, и Шатофор уцелел во время Второй мировой войны.

– Откуда ты об этом знаешь?

Кейти долго смотрела на портрет. Ее голос зазвучал мягче.

– Мне рассказала графиня.

Достав из ящика два фонарика, она посмотрела на часы.

– У нас есть несколько часов до того момента, когда прислуга обнаружит, что я здесь. Как насчет экскурсии?

– Прислуга?

Снова смех.

Идем.

Самой старой части замка было больше пятисот лет. Потолки в двадцать футов. Темные деревянные полы, каждая доска шириной в фут. Каменные стены на старом каменном фундаменте прикрыты либо деревянными панелями, либо обоями, либо бархатом, либо шелком. Камин в каждой комнате. В музыкальной комнате стены обшиты черным деревом, акустические панели сгруппированы вокруг «Стейнвея». Круглая лестница уходит вверх на четыре этажа и расположена чуть ближе к центру комнаты. Кейти провела рукой по перилам и посмотрела вверх.

– Обычно я съезжала по перилам, и у меня начинала кружиться голова.

В столовой за столом могло сесть по двенадцать человек с каждой стороны. Здесь сверкали хрусталь и фарфор.

Кейти ткнула пальцем:

– Это фаянс. Его делают здесь с 1880-х и до настоящего времени. Самый желанный – это коричневый с красным. Цвета взяты у почвы. – Она покачала головой. – Нигде в мире больше нет такого. – Мы поднялись на второй этаж. – В пору расцвета в замке было шестьдесят четыре комнаты. – Кейти принялась открывать двери по очереди. – Мне они показались маленькими, и я превратила их в тринадцать апартаментов.

– Почему тринадцать?

– Это было предопределено расположением комнат и архитектурой.

– Ты когда-нибудь принимала здесь гостей?

Кейти покачала головой:

– Нет, только я и мои воспоминания.

Для каждой комнаты своя цветовая гамма. Синяя, красная, в полоску и с аэропланами. Кейти отвела меня на третий этаж и показала угловую комнату в дальнем конце коридора. Она распахнула дверь.

– Ты можешь спать в любой комнате, но я подумала, что эта должна тебе понравиться.

Комната оказалась огромной. Очень широкая кровать. Две зоны для отдыха. В ванную комнату вел небольшой коридорчик, и она была больше тех комнат, в которых мне доводилось спать. Я подошел к окнам. Из них открывался вид на сад на холме, часть замка Ланже и весь город. Кейти открыла два противоположных окна, позволяя воздуху циркулировать.

– Я подумала, что бриз, возможно, напомнит тебе лодку.

Казалось, моя лодка осталась на краю света. Я попытался пошутить:

– А у меня есть лодка?

Кейти улыбнулась, и я сказал:

– Спасибо. Мне здесь будет замечательно.

Она подошла к картине на стене. Старуха, беззубая, морщинистая, скрюченные пальцы, грязный фартук, в глазах смех. Кейти сделала шаг назад, любуясь картиной.

– Разве она не прекрасна?

– Это действительно Рембрандт?

Кейти обвела рукой комнату. На стенах висели восемь картин, слегка освещенные специальным, направленным сверху светом.

– Некоторые из них.

– Тебе принадлежат картины Рембрандта?

Она пожала плечами:

– И Гогена.

– Прости, его я не знаю.

– Он тот самый парень, с которым Ван Гог поссорился как раз перед тем, как отрезать себе ухо.

– Закадычный друг, да?

– Если не считать приступов депрессии и изредка появляющейся тяги к самоубийству, он, вероятно, был отличным другом.

– Почему эти?

Кейти прошла мимо каждой картины, сложив руки за спиной.

– Причин две: в ту эпоху, когда художники творили реальность, рисуя людей такими, какими они хотели быть, эти писали их такими, какими они были. С язвами и прочим. Французы называют это «d’un beau affreux».

– Что это значит?

– Красивый-уродливый. – Она вернулась к беззубой старухе. – Эти художники каким-то образом находили в людях красоту, с которой те родились, и заставляли ее литься с холста. – Кейти провела пальцем по раме. – Это мое напоминание.

Стили были совершенно разными. Один – с большим количеством подробностей, чем ближе к картине, тем она лучше. Другой – более свободный, и чем дальше от полотна, тем понятнее картина.

– Напоминание о чем?

– Гоген говорил об этом так: «Уродство может быть красивым». Стоит писать то, какие мы есть. – Она кивнула. – Мы достаточно хороши еще до того, как мы пытаемся ими быть. До того как откроем глаза. – Кейти посмотрела на картину долгим взглядом. – Никто никогда не писал моего портрета. Меня часто об этом просили. Предлагали много денег, но я не согласилась. – Она одобрительно кивнула. – Но этим ребятам я бы согласилась позировать.

– А какая вторая причина?

Кейти помолчала, посмотрела вверх.

– Каким бы странным ни был художник, всегда есть шанс на то, что он создаст произведение искусства, которое люди, подобные нам, повесят на стену и будут обсуждать и после его смерти. Сумма важнее, чем слагаемое. И один случай не составляет жизнь. – Кейти потерла лицо обеими руками, постаралась скрыть зевок. – Все, я сломалась. Иду спать. Увидимся утром.