Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

она мне только что описала, у меня душа упала. Она взяла Григорьеву под руку и сказала: «Идемте, мне надо вам кое-что сказать». Григорьева накинула что-то на себя и вышла. И много часов они ходили по саду с одной дорожки на другую, прижавшись друг к другу. Как ни посмотришь в окно, они все ходят. Потом она привела ее домой, а сама ушла. Мы услышали страшную новость: Григорьева расстреляли белые! У него в кармане нашли план укрепления Сум. Этому здоровому, крепкому, хорошему человеку прервали жизнь. И женщина, принесшая страшную весть, была матерью бойца, который чем-то был обязан Григорьеву. Время стерло, и я не помню, в чем было дело. Но женщина говорила Григорьевой: «Ваш муж — чудесный человек, прекрасный товарищ, и я обещала ему передать вам обручальное кольцо, часы и записку». Это все, что осталось от мужа Григорьевой. Она лежала без сил на кровати, просила закрыть ставни, она не хотела солнца, она не хотела жить. Две недели мучительного отчаяния, рыдания и проклятий. Ничего не менялось. Она ничего не ела, не пила, никого не хотела видеть и не разрешала открывать ставни. Иногда раздавались страшные вопли безграничного отчаяния, но жизни уже не было.

Обдумывая свое поручение, я решила дождаться более теплых дней. Началась капель. Я надела свой новый костюм, пошла отыскивать Рабис в Полтаве. Вдруг пошел дождь. Я вернулась, мне было жаль костюма, испорчу. Разделась и вошла в детскую, взяла на руки Аллочку и быстро пошла, ударившись о деревянную раскладушку. Я почувствовала дикую боль, нога согнулась, холодный пот выступил на лбу, затошнило. Няня заглянула в комнату и прошла в комнату дальше. Дети, увидав исказившееся болью лицо, начали плакать. Когда няня вошла снова, я опустила Аллочку на раскладушку, совершенно изнемогая от боли. Коленная чашечка была сбоку, и вместо нее было пустое углубление. Александр Николаевич побежал за врачом. Меня положили поперек двух кроватей и вправили ногу. Боль была невыносимая. Забинтовали ногу. Я лежала немного успокоенная и говорила врачу: «Нет, для чего я вывихнула ногу, просто так? Это не может быть! Для чего-нибудь это нужно!» Мы продолжали говорить, я рассказала о командировке. Как глупо, что это откладываться. И вдруг врач — Товкач была ее фамилия — спрашивает меня:

— Скажите, а у вашего мужа есть работа?

— Постоянной нет.

— А есть у него велосипед?

— Есть, — говорю.

— Нужен честный интеллигентный работник, но обязательно с велосипедом. Контролер колбасной фабрики. У нас их много, и все они разбросаны по окраинам.

Александр Николаевич согласился. Он не любил сидячей неподвижной работы. Она дала ему записку и направила в какое-то учреждение.

— Вот, — сказала я, — теперь ясно, зачем я вывихнула ногу.

Александр Николаевич стал работать контролером. Целые дни он мчался от одной кустарной фабрики к другой. Всегда приносил кучу любопытных новостей. Только я начала поправляться, заболела желудком Аллочка. Позвали опять Товкач. Аллочка таяла на глазах. Пригласили старого врача, который сказал мне: «Есть прекрасное народное средство: достаньте овес, его можно найти только у извозчиков. Переберите его, вымойте и поставьте варить одну ложку на стакан воды, и варите без сахара и без соли, пока останется половина, и ничего другого не давайте, пока не наладите». Это простое народное средство понемногу поставило Аллочку на ноги.

Я никак не могла собраться в Рабис. Идти-то могла, но выполнить поручение не было никакой возможности, могла бы упустить ребенка. А тут случилась другая беда. Ирочка наколола руку ржавой проволокой, и у нее началось заражение; оно быстро ликвидировалось, но сделалось воспаление сердца, и она лежала долго белее подушки, даже не могла подняться, ее надо было кормить с ложечки. Медлить нельзя было.

Положение очень тяжелое, неизвестно, выживет ли.

А началось вот с чего.

На крыше нашего дома жили аисты. Они прилетали каждый год.

Случилось, что аистиха околела, аист переживал ужасно. Он нервно ходил взад-вперед, входил в дом, подходил к зеркалу и клювом гладил свое изображение. Было очень красиво, когда на бархатном голубовато-зеленом ковре стоял аист. Это было так необычайно трагично.

Ирочка каждый день кормила аиста, она собирала лягушек, кишки кур, мясо — поддерживала жизнь одинокой птицы.

Как-то утром она выбежала во двор покормить цыплят. Аист, разъяренный, подбежал к ней и клюнул в руку. Прижгли йодом, и все как будто обошлось, крови не было. Но через две недели рука стала пухнуть, и температура поднималась, утром до 38,5.

Недалеко от нас был военный госпиталь. Повела Ирочку к хирургу, он сказал, что положение очень серьезное, не исключена возможность ампутации.

— Единственное, что я вам могу предложить, — оставить девочку в госпитале в сестринском бараке, думаю, они согласятся. Ее надо смотреть два-три раза в день, может, это поможет спасти руку.

— Что руку отнимут — это ничего, — говорила Ирочка, — а вот что Коля будет дразнить «безрукая, безрукая», вот это плохо.

Ирочка две недели пролежала в госпитале и осталась с рукой. Ее очень полюбили сестры, и та медицинская сестра, которая ее перевязывала, отпуск провела у нас, продолжая следить за рукой, которую еще долго пришлось носить на весу забинтованной. Очевидно, эта зараза от аиста теперь и вылилась в воспаление сердца. Все лето Ирочка лежала белая без кровинки.

Консилиум решил, что ее надо везти в Крым, и только лежа, тогда, может, удастся сохранить ей жизнь.

Время было тревожное, Украина глухо волновалась, то одна банда, то другая, никогда не известно, кто же в городе.

Уже появилась седина на деревьях, уже замелькали желтые листья.

Александр Николаевич ходил на вокзал узнавать, как бы выехать. И таких был не он один. Еще две семьи искали возможность увезти больную туберкулезом девочку, и одна молодая жена надеялась спасти мужа-студента.

Купили теплушку или наняли, я не помню, разместились, разделили на три отделения. Купили круглую железную печку с трубой, поставили посередине. Ирочка была положена на кровать. Ехали супруги Лобачевы с двумя детьми и няней, Ивановых двое и нас шесть человек.

Дорога была неизвестная и трудная, кругом всякие неожиданности, но каждый из нас рассчитывал, что проскочит в Крым! Ехали день, два. Все время где-то слышалась пальба. Иногда стояли на остановках долго. Мужчины собирали хворост для печки, бегали за водой. Если случалось купить что-нибудь съестное, покупали. Иногда стрельба, стрекотание пулемета слышались совсем близко, и мы с замиранием сердца ждали, когда поезд проскочит этот неприятный район.

Мы стояли на какой-то большой узловой станции. В вагон вошли железнодорожники и сказали:

— Давайте выходите, здесь очень неспокойно. До утра мы все