Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в. - Дмитрий Боровков

Междуняжеские отношения рассмотренного периода могут быть представлены как развитие коллективного совладения, которое сформировалось благодаря отчетливо прослеживающейся на Руси с начала 970-х гг. традиции наделения представителей княжеского рода волостями. Процесс окняжения земель, последовательно реализовавшийся Святославом Игоревичем, Владимиром Святославичем и Ярославом Владимировичем между 970 и 1054 гг., обеспечивал реализацию права представителей княжеского рода на участие в управлении и одновременно способствовал укреплению администрации на местах в условиях дифференциации составных частей древнерусского государства. Возрастание общего количества членов княжеского рода привело к необходимости упорядочивания междукняжеских отношений по иерархическому принципу, выраженному в традиционных родовых понятиях.

О приоритете генеалогически «старшего» князя по отношению к «младшему» с наибольшей долей вероятности можно говорить применительно к отношениям отца и сыновей, хотя известные отклонения от этой модели (мятеж Святополка и Ярослава против Владимира Святославича между 1012 и 1014 гг., а позже уход Андрея Боголюбского на княжение в Северо-Восточную Русь в 1155 г., вопреки воле Юрия Долгорукого) позволяют предполагать, что политический авторитет родителя не был абсолютно непререкаемым.

Отношения между представителями одного поколения изначально были равноправными, но борьба за лидерство одного из братьев инициировала возникновение братоубийственных войн 977–978 и 1015–1018 гг., на смену которым пришла практика правового разрешения конфликтов, прецедент которой был создан Городецким соглашением 1026/27 г.

В ходе дальнейшего усложнения политической ситуации из-за широкого распространения принципа коллективного совладения на рубеже XI–XII вв. была сформулирована доктрина о приоритете «брата старейшего», при составлении «Начального свода» атрибутированная Ярославу Мудрому и примерно в это же время получившая более полное раскрытие в памятниках агиографии, где, как и в летописной традиции, она была экстраполирована на предшествующий период.

В то же время большинство известных в XI в. конфликтов, вызванных проблемой перераспределения территорий между дядями и племянниками о безоговорочном признании приоритета «старших» князей над «младшими», хотя они, занимая более выгодное положение, имели обыкновение злоупотреблять этим, поскольку реальный политический вес князя определялся общим количеством подчиненных ему городских центров, что стало особенно заметным между 1068 и 1118 гг.

Борьба «младших» князей за реализацию своего права на участие в управлении, вытекавшего из принятой в княжеском роду практики коллективного совладения, сделала политически актуальным для последней четверти XI в. «отчинный» принцип наследования, провозглашенный в качестве официальной доктрины на Любечском съезде 1097 г., но почти сразу же ставший инструментом экспроприации волостей.

Во второй половине XI столетия руководящим принципом оставалась идея «одинчьства» (единства) русских князей, также выраженная в решении Любечского съезда. Стремление князей к единовластному правлению, напротив, воспринималось негативно, хотя отношение древнерусских интеллектуалов к «единовластию» Ярополка и Владимира Святославичей в последней четверти X в., а также Ярослава Владимировича (в «Русской земле» в 1036–1054 гг.) было нейтральным, что указывает на позднейшую дискредитацию этой модели правления, противоречащей принципу коллективного совладения, которая была представлена как политическая утопия в летописном «Рассуждении о князьях» и памятниках Борисоглебского цикла.

Подводя итоги, следует отметить, что междукняжеские отношения на Руси применительно к периоду 970—1125 гг. могут быть охарактеризованы как родовые, но в более мягкой форме, чем это предполагается в рамках родовой теории, разработчики которой зачастую аксиоматизировали идею об изначальном приоритете «старейшинства».

Мы привели аргументы, доказывающие, что с момента первого раздела княжений в 970 г., который является первым известным случаем установления «коллективного совладения» на Руси, отношения между членами княжеского рода, принадлежащими к одному генеалогическому поколению, являлись равноправными и такая ситуация сохранялась на протяжении большей части XI столетия. Также было продемонстрировано, что представления о приоритете в княжеской семье «брата старейшего» являются вторичными, так как они стали политически актуальными только после междукняжеского конфликта 1073 г., получив возможности дальнейшего развития между 1077 и 1113 гг., когда киевский стол на законных основаниях принадлежал старейшему из потомков Ярослава I, которому удалось утвердить монополию на владение им за своей семьей. В последней четверти XI – начале XII в. представления о приоритете «старейшинства» экстраполируются на более ранний период развития междукняжеских отношений в таких летописных сюжетах, как повесть «Об убиении Бориса и Глеба» под 1015 г. (и зависимые от нее памятники Борисоглебского цикла); рассказ о признании «старейшинства» Ярослава Мстиславом под 1024 г.; рассказ о «ряде» Ярослава под 1054 г.; рассказ о признании «старейшинства» Изяслава Всеволодом под 1078 г. С призванием на киевский стол Владимира Мономаха в 1113 г. тождество генеалогического «старейшинства» и политического лидерства, которое в тот момент выражалось княжением в Киеве, нарушается, и упоминание о нем на время исчезает из источников.

На протяжении XI столетия происходит постепенная трансформация отношения к такому политическому явлению, как «единовластие», оценка которого меняется от нейтральной до резко отрицательной, была обусловлена тем, что в процессе «окняжения» земель, обусловленного как раннесредневековой традицией коллективного совладения землями, так и административной необходимостью, связанной с регулированием управления на местах, единовластие вышло за пределы политической практики и стало рассматриваться как утопия, реализация которой нарушила бы права остальных членов династии и была возможна только в случае их физического устранения, что в процессе развития христианских традиций представлялось неприемлемым для древнерусских книжников.