Луна над Каролиной - Нора Робертс

— Она совсем… игрушечная, — вырвалось у нее, но она быстро спохватилась. Подобное сравнение дяде не понравилось бы. — Очень впечатляющая, — сразу же поправилась она.

— Мурлыкает, точно большая старая кошка. В первый же погожий день я тебя покатаю, — пообещал Джей Ар.

— Хорошо бы. — Тори хотелось побыть одной, болела голова, но она не могла показать себя негостеприимной хозяйкой. — Не пройти ли нам на кухню? Там есть где сидеть, и я только что заварила чай.

— Звучит заманчиво, но я не хочу тебе наследить.

— Об этом не беспокойтесь. — И она повела их на кухню, надеясь, что таблетка аспирина сделает свое дело. — У меня есть печенье, правда, покупное.

— Пожалуйста, ни о чем не беспокойся, детка, я сразу от тебя поеду домой.

Но Тори уже выкладывала печенье на тарелку. Джей Ар тут же взял одно.

— Бутс теперь ничего сладкого не покупает. Она на диете, а значит, и я тоже.

— Тетя Бутс прекрасно выглядит, — и Тори достала чашки, — и ты за компанию.

— Я ей твержу об этом, но она каждое утро взвешивается, как будто один-два лишних фунта — это светопреставление. Пока она не успокоится, я буду на кроличьих кормах. — И он взял второе печенье. — Просто удивительно, что я еще не дергаю носом, как кролик.

Он подождал, пока Тори нальет чай, и сел.

— Слышал, что твой магазин уже готов к открытию, но минутки не могу урвать, чтобы самому заехать посмотреть.

— Надеюсь, вы сможете заехать в субботу.

— Да уж, не упущу такой возможности. — Он пригубил чай, поерзал на стуле, вздохнул и начал: — Тори, мне очень неприятно тебя огорчать, но, кажется, ты должна знать, что к чему.

— Будет лучше, если вы скажете все прямо и откровенно.

— На днях мне позвонила твоя мать. Она, видно, в большом шоке, иначе, как ты понимаешь, не стала бы мне звонить. Мы перезваниваемся очень нерегулярно.

— Она больна?

— Нет, дело не в этом. Это связано с твоим отцом. Сдается, он недавно попал в переделку. — Джей Ар умолк и принялся вращать чашку на блюдце, затем посмотрел на Тори: — По всей видимости, он напал на женщину.

Тори снова услышала свист ремня. Три жестоких удара… Руки у нее дрогнули, но она сдержанно спросила:

— Напал?

— Твоя мать сказала, что это все не так, и мне пришлось буквально вытягивать из нее каждое слово. Она рассказала, что есть некая женщина, которая заявила, будто твой отец очень грубо с ней обошелся, что он хотел… э… опозорить ее.

— Он пытался изнасиловать эту женщину?

Чувствуя себя очень несчастным, Джей Ар снова заерзал на стуле.

— Ну, Сара прямо этого не говорила. Но что бы там ни случилось, Хэна арестовали. Он опять стал сильно пить. Его отпустили под условие принудительного лечения от алкоголизма. Думаю, ему это не понравилось, но выбора не было. — Джей Ар отхлебнул из чашки, чтобы промочить пересохшее горло. — Но недели две назад он слинял.

— Слинял?

— Его нет дома. Сара сказала, что не видела его больше двух недель. Он нарушил условие, под которое был отпущен на свободу, и теперь его посадят в тюрьму.

Джей Ар машинально опустил печенье в чай, чего Бутс никогда бы не позволила, потому что так делать воспитанным людям не полагается.

— Твоя мать просто сходит с ума. Завтра я собираюсь поехать навестить ее и как следует выяснить, что к чему.

— И вы считаете, что я должна поехать с вами?

— Это, миленькая, ты сама должна решить. Думаю, что я и один могу справиться.

— А я думаю, что нет необходимости справляться вам одному. Я тоже поеду.

— Что ж, мне приятнее ехать в компании. Но я собираюсь выехать пораньше. Ты будешь готова к семи?

— Да, конечно.

— Хорошо. — Он неуклюже встал из-за стола. — Мы вдвоем все уладим, вот увидишь. Значит, утром я за тобой заеду. Нет-нет, сиди и пей чай. — И Джей Ар погладил ее по голове, прежде чем она успела встать. — Провожать меня не надо.

— Он стесняется, — тихо сказала Тори, когда хлопнула дверь. — Он стесняется из-за себя, меня и моей матери. А так как он слышал сплетни, распространяемые Лисси Фрэзир, то решил, что нас надо оставить вдвоем.

Кейд во все глаза смотрел на ее бесстрастное лицо. Никакой реакции. Удивительное самообладание.

— Ты удивляешься, почему я не слишком беспокоюсь за родителей?

— Нет, но мне любопытно знать, по какой причине ты не беспокоишься или почему ты решила никак не проявлять своего беспокойства.

— Зачем? То, что сделано, — сделано. Мать предпочитает не верить, что отец совершил проступок, за который его арестовали. Но он, конечно, виноват. Когда он пьет, свойственная ему агрессивность выплескивается за границы дома.

— Он бил твою мать?

Тори криво улыбнулась:

— Когда я не вертелась под ногами. Тогда бить мать не было необходимости.

Кейд кивнул. Он знал. Он знал это с того самого утра, когда она пришла к их дому и рассказала про Хоуп.

— Тебя бить было сподручнее?

— Но он уже давно не имеет такой возможности. Поэтому бьет теперь ее.

— И ты винишь себя за это?

— Нет, не виню.

Взгляд у него был цепкий, пристальный, и она закрыла глаза.

— Я уверена, он использует ее как боксерскую грушу после моего бегства из дома. И я ничего не сделала, чтобы это изменить. Никто из них, правда, мне бы не позволил изменить это, но я и не пыталась. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, мы виделись только дважды. Первый раз, когда я жила в Нью-Йорке и была счастлива. Я думала, что мы сможем хотя бы немного поправить наши отношения. Родители жили в трейлере, вблизи границы с Джорджией. Уехав из Прогресса, мы много раз переезжали.

Она так и сидела, закрыв глаза, а дождь барабанил по крыше.

— Я потеряла счет местам, где мы побывали. Все время чужие школы, чужие комнаты и лица. Я ни с кем не могла как следует сблизиться, но мне это, в общем, было безразлично. Я просто копила деньги и терпела до той поры, когда по закону можно будет уехать, иначе он заставил бы меня вернуться и как следует расплатиться за своеволие.

— Но разве ты не могла попросить о помощи? Бабушку, например?

— Он бы и ее избил.

Тори открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кейду.

— Он ее боялся по той же причине, почему боялся меня, и дурно бы с ней обошелся. А мать всегда была на его стороне. Всегда. Вот почему я с ней даже не попрощалась, когда уезжала. Он бы этого не потерпел, а я не могу объяснить никому и никогда, как меня мучил страх, который все время диктовал, что и как думать, как действовать, что можно говорить, что нельзя. Еще чаю хочешь?