На высотах твоих - Артур Хейли

– А что толку? – капитан пожал плечами. – У них всегда один ответ. К тому же в порту постоянно не хватает времени, а дел у меня на судне по горло. Это вот сегодня праздник. Только поэтому я и могу почитать Достоевского.

– Иначе говоря, – сдержанно повторил Элан, – вы с Анри не были в иммиграционной службе и с просьбой о разбирательстве туда не обращались потому, что были очень заняты. Правильно?

Элан старался, чтобы голос его звучал обыденно и ничем не выдал волнения, хотя у него и появилась не вполне оформившаяся еще идея.

– Все так, – подтвердил капитан Яабек. – Конечно, если бы знать, что от этого будет хотя бы какая-то польза…

– Ладно, сейчас об этом больше не будем, – попросил его Элан. Возникшая у него мысль была пока расплывчатой и неясной и могла в конечном итоге оказаться бесплодной. Как бы то ни было, ему потребуется время, чтобы внимательно перечитать все иммиграционное законодательство. Внезапно он резко сменил тему.

– Анри, – обратился Элан к Дювалю. – Теперь я бы хотел, чтобы вы рассказали мне все, что с вами приключилось, с самого начала, с самого раннего момента, который вы помните. Я понимаю, многое из этого уже напечатано в газете, но кое-что они могли опустить, а может быть, и вы что-нибудь еще припомнили. Давайте начнем с самого начала. Самое первое, что вы помните.

– Мама, – ответил Дюваль.

– Что больше всего вам в ней запомнилось?

– Добрая, – сказал Анри с подкупающей простотой. – После того как она умирать, больше никто добрый – пока не это судно.

Капитан Яабек неожиданно встал из кресла и повернулся спиной к Анри Дювалю. Просыпая табак, начал медленно набивать трубку.

– Расскажите о вашей матушке, Анри, – предложил Элан. – Как она выглядела, о чем говорила, чем вы с ней занимались.

– Моя мама красивый. Когда я маленький, она держать меня на руках, она много петь, я слушать, – юноша говорил медленно, произнося слова так осторожно, словно прошлое было настолько хрупким, что могло исчезнуть от резкого звука. – Другое время она говорить, когда-нибудь мы садиться пароход и находить новый дом. Мы двое отправляться вместе… – в какие-то моменты запинаясь и умолкая, в другие – обретая большую уверенность в своих словах, Анри продолжал невеселый рассказ.

Его мать, как он считал, происходила из французской семьи, которая вернулась во Францию еще до его рождения. По каким причинам оборвались ее связи с семьей, можно было только гадать. Может быть, из-за его отца, который (так рассказывала мать), недолго пожив с ней в Джибути, оставил ее и ушел в море..

В основном повествование Анри полностью совпадало с тем, что он рассказывал Дану Орлиффу два дня назад. Элан слушал его с неослабевающим вниманием, помогая иногда Анри найти нужное слово, вставляя вопросы или возвращаясь к какому-нибудь эпизоду, казавшемуся непонятным. Но главным образом он пристально следил за лицом Анри Дюваля. Его лицо убеждало – оно то вспыхивало радостью, то омрачалось отчаянием по мере того, как он вспоминал подробности своей жизни. Иногда оно искажалось болью и страданием, а в один момент на глазах Анри заблестели слезы – когда юноша рассказывал о смерти матери. “Если бы он выступал свидетелем в суде, – признался себе Элан, – я бы поверил каждому его слову”.

Наконец Элан задал последний вопрос:

– Почему вы хотите остаться здесь? Почему именно в Канаде?

"Сейчас он сфальшивит, – мелькнула у Элана мысль, – скорее всего заявит, что Канада – самая чудесная страна в мире и он всегда мечтал жить только здесь”.

Анри Дюваль задумался. Потом медленно произнес:

– Все другие говорить нет. Канада – последнее место я пытаться. Если не здесь, то я думать, больше нигде не найти дом для Анри Дюваль никогда.

– Что ж, – сказал Элан, – я считаю, что получил честный ответ.

Он с удивлением для себя самого обнаружил, что странно взволнован и тронут; таких чувств он даже не ожидал. Пришел он сюда в весьма скептическом настроении – хотя и готовым, если нужно, предпринять все возможные юридические шаги, но не рассчитывая на успех. Теперь же ему хотелось большего. Он искренне хотел сделать для Анри Дюваля что-нибудь реальное и с положительным результатом; помочь ему сойти с судна на землю и дать шанс начать жить по своему усмотрению, в чем судьба ему до сих пор отказывала.

Но можно ли этого добиться? Найдется ли в законе об иммиграции хотя бы какая-нибудь лазейка, которая позволила бы этому человеку остаться в Канаде? Может быть, и отыщется, но в таком случае нельзя терять времени.

В конце их беседы капитан Яабек несколько раз выходил из каюты. Когда он в последний раз присоединился к ним, Элан спросил:

– Сколько времени вы еще простоите в Ванкувере?

– Намечали пять дней. К несчастью, нам пришлось заняться ремонтом двигателя, так что теперь задержимся на две-три недели.

Элан удовлетворенно кивнул. Две-три недели в общем-то довольно короткий срок, но лучше, чем пять дней.

– Если я буду представлять интересы Дюваля, мне потребуется от него письменное согласие, – сообщил он капитану.

– Тогда вам придется написать нужный текст самому, – ответил капитан Яабек. – Он может написать свое имя, но не более.

Элан достал из кармана блокнот. Подумав секунду, стал писать:

"Я, Анри Дюваль, в настоящее время задержан на теплоходе “Вастервик” на причале Пуант, Ванкувер, Б. К. . Настоящим обращаюсь за разрешением сойти на землю в вышеупомянутом порту захода и поручаю Элану Мэйтлэнду, представляющему фирму “Льюис и Мэйтлэнд”, действовать в качестве моего адвоката во всех делах, касающихся этого обращения”.

Капитан внимательно вслушивался в каждое слово текста, прочитанного Эланом вслух, и кивнул Дювалю.

– Все в порядке. Если хочешь, чтобы мистер Мэйтлэнд тебе помог, подпиши эту бумагу.

Взяв предложенную капитаном ручку, Анри Дюваль медленно и неуклюже расписался на листке детскими расползающимися каракулями. С нетерпением Элан наблюдал за его усилиями. Сейчас единственным его желанием было как можно скорее покинуть судно и тщательно со всех сторон обдумать ускользавшую идею, которая пришла ему до начала беседы. Он ощущал в себе растущее возбуждение. Конечно, это было смелое предположение.

Та самая попытка, пусть и рискованная, которая только и могла принести успех.

Короткая рождественская передышка пролетела так стремительно, словно ее и не было.

На Рождество Хаудены пошли к заутрене и приняли причастие, а возвратившись домой, вплоть до ленча общались с гостями – в основном официальными визитерами, а также несколькими близкими друзьями. Во второй половине дня их навестили Лексингтоны, и премьер-министр с Артуром Лексингтоном уединились на целых два часа, посвятив их обсуждению деталей предстоящей поездки в Вашингтон. Затем Маргарет и Джеймс Хаудены говорили по междугородному телефону со своими дочерьми, зятьями и внуками в Лондоне, которые вместе отмечали рождественский праздник. Пока все переговорили друг с другом, прошло довольно много времени, и, взглянув в какой-то момент на часы, Джеймс Хауден в душе порадовался, что счет от телефонной компании получит не он, а его состоятельный зять-промышленник. Вечером Хаудены скромно отобедали вдвоем, после чего премьер-министр работал у себя в кабинете, а Маргарет коротала время у телевизора. Показывали старый грустный и нежный фильм Джеймса Хилтона “До свидания, мистер Чипе”, и Маргарет ощутила острый приступ ностальгии, вспомнив, что она смотрела эту картину вместе с мужем еще в 30-е годы. И автора фильма, и исполнителя главной роли Роберта Доунэта давно уже не было в живых, а Хаудены теперь уже не ходили в кино… В половине двенадцатого, попрощавшись с мужем, Маргарет отправилась спать, а Джеймс Хауден продолжал работать до часу ночи.