Дикая Флетчер - Кэти А. Такер

Мне не нужно объяснять дальше.

– Может, тебе стоит познакомиться с Реном, просто потому что. И перестать искать причины, чтобы продолжать ненавидеть его.

– Я не ненавижу его. И я ничего не ищу. Это… Ты не понимаешь.

Джона тяжко вздыхает.

– Это не мое дело, что произошло между вами. Вы должны сами разобраться со своей драмой. Но я знаю, каково это – решить, что ты хочешь попытаться простить кого-то, только чтобы понять, что ты ждал слишком долго. – Его взгляд перемещается на землю, а затем возвращается к моему лицу. – Поверь мне, ты не хочешь, чтобы это висело у тебя над головой.

Даже сквозь бороду я замечаю, как напряжена его челюсть.

Он говорит о своем отце? Что между ними произошло? Я выдерживаю его пристальный взгляд в течение одной… двух… трех долгих секунд.

Он первым перестает смотреть на меня, его глаза устремляются к дому Агнес, туда, где мой отец прислонился к перилам, поднеся руку ко рту на мгновение, прежде чем убрать ее. Он курит.

Меня захлестывает леденящее желудок замешательство. Я приревновала безо всякой причины и выбежала, испортив ужин и сделав ситуацию еще более неловкой, чем она уже была.

Так я не позволила своей обиде взять верх надо мной. Вот и контроль над своими действиями.

– Знаешь, ты определенно дочь Рена, – бормочет Джона.

– Почему ты так говоришь? – настороженно спрашиваю я.

Хочу ли я услышать ответ?

– Потому что ни у кого из вас не хватает смелости высказать свое мнение, когда это важнее всего.

Я смотрю, как он уходит прочь, хрустя гравием под сапогами.

Глава 10

Я лихорадочно расчесываю комариный укус на задней части икры, когда дверь на террасу из гостиной раздвигается.

Высовывается голова отца.

– Вот ты где.

Его взгляд скользит по лоскутному одеялу, которое я притащила из своей спальни и укуталась в него, чтобы защититься от вечерней прохлады, пока я сижу, свернувшись калачиком, на шатком алюминиевом стуле.

– Голодна?

– Немного, – робко признаюсь я, чувствуя, как щеки снова вспыхивают от смущения за сцену, которую я устроила.

Отец показывается с двумя обеденными тарелками в одной руке.

– Агнес позаботилась об этом. Сказала, что ты не ешь картофельное пюре, поэтому она положила тебе побольше всего остального.

Он ставит тарелку на потертый журнальный столик передо мной. На ней груда белого и темного мяса – больше, чем я могу съесть, – и, как бы это ни было смешно, горошек и морковка[17].

Папа кивает на стул рядом со мной, оранжево-красные плетеные полоски которого порваны в нескольких местах и выглядят готовыми порваться при малейшей нагрузке на них.

– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

– Нет. Конечно нет. Вперед.

Он со стоном опускается на стул, ставит свою тарелку на стопку пластиковых контейнеров, сваленных рядом.

– Агнес отлично готовит жареную курицу. Я еще не встречал никого, кто бы не возвращался за добавкой.

Я тянусь к своей тарелке.

– Я унесу посуду, когда мы закончим. Хочу извиниться за произошедшее.

Отец открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом, похоже, передумывает и достает из жилетного кармана банку пива.

– Хочешь пить?

В обычной ситуации я бы отказалась, но что-то внутри заставляет меня согласиться.

Он достает вторую из другого кармана. В тишине мирного вечера раздается звук открывающейся банки.

Я наблюдаю за отцом с минуту, пока он потягивает пиво, а его мысли витают в гектарах полей за нами.

Нужно ли мне вспоминать мое фиаско?

Нужно ли ждать, пока папа сам заговорит об этом? А если он не заговорит?

Может быть, мне следует избегать темы Мейбл и поддерживать легкое настроение, а не делать ситуацию еще более неловкой?

– Мне жаль, – выпаливаю я, прежде чем успеваю подумать об этом.

– Все в порядке, Калла, – говорит папа, протягивая руку. – Джона объяснил, что пришло тебе в голову. – Он мягко усмехается. – Сразу после того, как высказал мне все, что думает обо мне и о том, как я повел себя с тобой. Боже, этот парень не сдерживается. Он может заставить тебя почувствовать себя таким маленьким. – Отец показывает два пальца, между которыми остается сантиметр пространства, чтобы продемонстрировать сказанное.

– Да, я заметила, – бурчу я, хмурясь. Джона же сказал, что не собирается вмешиваться в нашу драму.

– Однако он прав. Я задолжал тебе объяснение. Даже если это ничего не исправит. Даже если оно опоздало на двенадцать лет.

Взгляд отца останавливается на куче старых поношенных туфель, беспорядочно сваленных в углу, и задерживается там так долго, что я задаюсь вопросом, услышу ли хоть что-нибудь.

– В январе, перед тем, как я должен был приехать в Торонто, чтобы увидеться с тобой, один из моих пилотов, Дерек, летел через Аляскинский хребет. Произошло стремительное снижение уровня облачности. Мы думаем, что он запутался и свернул не туда. Влетел прямо в склон горы.

– Это был отец Мейбл?

Рен кивает.

– Это должен был быть мой рейс. Но я увяз здесь в проблемах – нехватка топлива, два севших на мель самолета, куча бумажной работы, которую я не мог игнорировать. Ну, знаешь, налоги… и все такое. Так что я попросил Дерека выйти в свой выходной и совершить полет за меня.

Меня осеняет понимание.

– Ты бы разбился в тот день.

В тот день мой отец должен был умереть.

– Я не знаю, разбился бы я или нет. Дерек к тому моменту летал всего около пяти лет и не так много времени провел в этих горах. А я? Я даже не могу предположить, сколько раз летал этим маршрутом. Я знаю тот путь. Я бы никогда не совершил такой ошибки. – Он делает длинный глоток пива. – Я не должен был посылать его.

Я ищу слова, но не знаю, что сказать.

– Наверное, с этим было трудно справиться.

– Так и было. Всем в «Дикой Аляске». Но особенно Агнес. Мейбл должна была родиться в августе, но возникли осложнения, и в итоге она родилась в июне, за несколько дней до моего отъезда в Торонто к тебе. У нее обнаружился порок сердца, который требовал немедленной операции. Их обоих отправили в Анкоридж на санитарном вертолете, а я полетел сам. – Отец тяжко вздыхает. – После того, что случилось с Дереком, я не смог оставить Агнес разбираться с этим в одиночку. Мейбл могла не выжить. Вот почему я отменил свою поездку к тебе.

Я воспроизвожу в голове кусочки того разрушительного телефонного разговора двенадцатилетней давности. Звонок,