Жатва - Тесс Герритсен

— Я хочу досмотреть вскрытие шеи.

— Ваше право. Я считаю, нужно констатировать самоубийство и больше не заморачиваться.

— Я готов, — сказал Кацка. — Вот только свет мне покоя не дает.

— Какой свет? — спросил Роуботам, в глазах которого наконец появился интерес.

— Нашего Слизня зациклило на погашенном свете, — усмехнулся Лундквист.

— Тело доктора Леви нашли в помещении, куда почти никто не заглядывает. На него случайно наткнулся рабочий. Этот человек почти уверен, что свет был выключен.

— Так. Продолжай, — попросил Роуботам.

— Время смерти, которое ты назвал, совпадает с нашей версией. Мы считаем, что смерть доктора Леви наступила в субботу, рано утром. Задолго до восхода солнца. И получается одно из двух: либо он вешался впотьмах, либо кто-то выключил свет.

— Или рабочий сам не помнит, что видел, — сказал Лундквист. — Он признавался, что его тут же вывернуло. Думаете, в таком состоянии он помнил, горел там свет или нет?

— Почему-то эта мелочь никак не идет у меня из головы.

— А мою голову такие мелочи не волнуют, — засмеялся Лундквист.

Он с заметным удовольствием бросил в корзину снятый халат.

Было почти шесть часов вечера, когда Кацка подъехал к стоянке клиники Бейсайд. Войдя в здание, он поднялся на тринадцатый этаж. Чтобы лифт доехал до четырнадцатого, требовался специальный ключ. Туда он добирался по служебной лестнице.

Его сразу удивили тишина и пустынность этой части больницы. Здесь уже несколько месяцев шел масштабный ремонт. Сегодня строители не появлялись, но Кацка повсюду натыкался на их инструменты. Пахло опилками, свежей краской и… чем-то еще. Так пахло в прозекторской. Запах смерти. Запах разложения. Детектив прошел мимо стремянок, переступил через дисковую пилу фирмы «Макита» и завернул за угол.

Где-то посередине коридора он увидел дверь, перегороженную желтой полицейской лентой. Кацка нырнул под ленту и толкнул дверь.

Здесь ремонт уже закончился. Помещение встретило его новыми обоями, изысканной мебелью и огромным панорамным окном, из которого открывался вид на город. Палата люкс для особого пациента с бездонным кошельком. Кацка прошел в ванную, включил свет. Еще один уголок роскоши. Мраморная панель, в которую был вделан умывальник, медные краны «под старину», зеркало с подсветкой. Унитаз, похожий на королевский трон. Кацка погасил свет и покинул ванную.

Гардеробная. Место, где доктора Аарона Леви нашли повесившимся. Один конец ремня был прикреплен к штанге для вешалок, второй — обмотан вокруг шеи кардиохирурга. Ему требовалось всего лишь подтянуть ноги, и тогда ремень затянется вокруг горла, пережмет сонную артерию и закроет доступ крови к мозгу. Если бы он в последнюю секунду передумал, достаточно было бы встать на пол, выпрямиться и ослабить ремень. Однако доктор Леви этого не сделал. Он поджал ноги и повис. Через пять-десять секунд его сознание померкло.

Через тридцать шесть часов, во второй половине воскресенья, в палату люкс поднялся рабочий. Он собирался закончить установку постамента для ванны. В гардеробную он зашел, чтобы переодеться. Естественно, он никак не ожидал наткнуться на висельника.

Кацка прошел к громадному окну и встал, разглядывая панораму Бостона.

«Доктор Аарон Леви, что же такого могло случиться в вашей жизни, если вы решили свести с нею счеты?»

Кардиолог. Жена, двое сыновей-студентов. Уютный дом, «лексус». На мгновение Кацку захлестнула злость к покойному. Знал ли этот чертов кардиолог, что такое настоящее отчаяние? Настоящая безнадежность? Какие у него могли быть причины уйти из жизни? Трус. Обыкновенный трус. Кацка повернулся к окну спиной. Его трясло от презрения ко всем, кто выбирал такой конец. И почему именно такой конец? Зачем вешаться в безлюдной части больницы, где его обнаружили по чистой случайности? А ведь мог бы висеть еще не один день.

Существовали и другие способы уйти из жизни. Тем более что Леви — врач. У него был доступ к наркотическим веществам, к барбитуратам и иным лекарствам. Он знал, какие дозы фатальны. Даже Кацка, не будучи врачом, знал, сколько таблеток фенобарбитала нужно проглотить, чтобы заснуть и не проснуться. Он специально это выяснил, после чего рассчитал их количество на вес своего тела. Потом выложил таблетки на обеденный стол. Он смотрел на них и думал о свободе, которую они обещали. Стоит их проглотить, и наступит конец его горю и отчаянию. Легкий, но необратимый путь. Кацка тогда решил, что приведет дела в порядок и двинется по этому пути. Однако он никак не мог выбрать время. Его окружало слишком много дел, от которых он не имел права устраниться. Организация похорон Энни. Оплата ее больничных счетов. Затем судебный процесс, потребовавший его участия. Через некоторое время — двойное убийство в Роксбери. Восемь выплат до окончательного расчета за машину. Потом — тройное убийство в Бруклине и еще один процесс, где он должен был давать показания.

Получалось, что у Кацки, по прозвищу Слизень, просто не оставалось времени на самоубийство.

Вот уже три года, как он похоронил Энни. Таблетки фенобарбитала он давно выбросил. О самоубийстве больше не думал. Вспоминая иногда то время, он удивлялся, как подобная мысль могла прийти ему в голову. Как он тогда едва не сдался. Кацка не питал сочувствия к Слизню трехлетней давности. И те, кто хватался за таблетки, страдая неизлечимой жалостью к себе, тоже не вызывали у него сочувствия.

«Что толкнуло вас на самоубийство, доктор Леви?»

Кацка смотрел на зарево бостонских огней и пытался представить себе последний час из жизни Аарона Леви. В три часа ночи кардиохирург встал и зачем-то поехал в больницу. Лифтом поднялся на тринадцатый этаж и своими ногами, по лестнице, на четырнадцатый. Затем пришел в эту палату люкс, в гардеробной привязал ремень к штанге, сделал на другом конце петлю и просунул голову.

Кацка нахмурился.

Он потянулся к выключателю, нажал клавишу. Вспыхнули яркие потолочные светильники. Освещение работало исправно. Значит, свет кто-то погасил. Кто? Сам Аарон Леви? Рабочий, обнаруживший тело? Или… кто-то еще?

«Мелочи», — думал Кацка.

Они сводили его с ума.

— Просто не верится, — повторяла Элейн. — До сих пор поверить не могу.

Она не плакала. За все время, пока длилась похоронная церемония, ее глаза не увлажнились. Это очень не понравилось ее свекрови Джудит. Пока над могилой сына читали каддиш, Джудит громко рыдала, не думая стесняться своих слез. Ее горе отдавало спектаклем на публику, как и символический надрез на кофте — символ сердца, вырезанного невосполнимой утратой. Элейн не стала портить свою блузку. Она не лила слез. Она сидела в гостиной с тарелкой канапе на коленях.

— Не могу поверить, что его больше нет, — в который раз произнесла она.

— Ты не накрыла зеркала, — упрекнула невестку Джудит. — А их обязательно нужно накрыть. Все зеркала в доме.