Эскорт для предателя - Дэвид Игнатиус

— Хорошо.

— Смирись, Гарри, — сказал Фокс. — Вообще, почему бы тебе, вместо того чтобы выдергивать твоего парня из этой передряги, не попытаться найти способ выжать из него больше? Если он такой хороший осведомитель, как ты рассказываешь, то почему вы до сих пор не вышли с ним на прямой контакт? Почему не нашли способ работать с ним? Почему не получили от него такой информации, которая действительно помогла бы нам разобраться в происходящем? Если вы этого не сделаете, то мы просто потеряли время.

— Да пошел ты… — вполголоса пробормотал Гарри.

Ему хотелось сказать куда больше, но он сдержался. Сейчас надо вести себя осторожно, начинать заметать следы и создавать себе оперативный простор. Эти люди просто не в состоянии выслушать его. Однажды он побывал в подобной ситуации и хорошо запомнил, чем все это кончилось.

Гарри авторизовался на сервере gmail в почтовом аккаунте iranmetalworks, набрал текст письма и сохранил его.

Вашингтон

Гарри так долго ворочался в кровати, что наконец Андреа проснулась и сонно спросила, что не так.

— Ничего, просто спина болит. Спи.

Гарри солгал. Полежав еще с час, он пошел в спальню, раньше принадлежавшую Алексу. Внутри стоял несвежий запах комнаты, в которую давно никто не заходил. После похорон Андреа хотела убраться, сложить вещи Алекса в коробки и отнести их в подвал. Так она думала попрощаться с сыном. Но Гарри не согласился. Он настоял, чтобы тут все осталось как было.

Комнату наполняли разные безделушки, которые Алекс собирал с детства. Плакат «Редскинз»,[20] оставшийся после того, как Алекс ходил на их игры в Суперкубке. Свиное рыло с пятачком из поролона, в честь линии нападения команды, которых прозвали «Кабанами». Кубки и грамоты за победы в спортивных соревнованиях, которых за время учебы в школе у Алекса было немало. Модель вельбота из бальсы, как-то зимой они собрали ее вместе. Вымпел Принстона, куда Алекс поступил в две тысячи первом году. И тут же, в сентябре, бросил и пошел служить в Корпус морской пехоты. Его фотография в форме, в день, когда он закончил учебку.

За годы фотография выцвела. Синий уже не такой яркий, красный тоже поблек, пуговицы почти не блестят. На фото Алекс выглядел свирепым и решительным, настоящая боевая машина, а не хрупкий юноша, но Гарри знал, что означает выражение его глаз. «Ты гордишься мною, папа? Я многого добился?»

Гарри лег на постель и закрыл глаза. Он подумал, что полежит здесь до рассвета, чтобы не тревожить Андреа. Рядом с кроватью стояла другая фотография. На ней был сам Гарри. Он стоял, обнимая за плечи Алекса. В тот год, когда сын играл в школьной команде квотербеком и они поехали в Северную Виргинию на чемпионат школьного дивизиона. Алекс был ростом с Гарри, но стройнее и с более светлой кожей. Боже, был ли на всей земле мальчик симпатичнее этого? Паппас отодвинул снимок, но потом снова повернул к себе и начал разглядывать внимательнее. Лицо Алекса просто светилось от радости. Гарри вспомнил тот матч, где так хорошо играл сын, и тоже улыбнулся. А потом его глаза наполнились слезами.

Часть, в которой служил Алекс, дислоцировалась в Рамади, столице провинции Анбар. Беспорядки были в самом разгаре, и американцы подвергались риску всякий раз, выходя за пределы расположения части, но в Вашингтоне это не подтверждали. И уж, помилуй бог, это отрицали сами морпехи. Пару месяцев назад Паппас возглавил резидентуру в Багдаде. Друг из Пентагона сказал, что можно устроить Алексу перевод в более безопасное место, чтобы Гарри не приходилось так беспокоиться, но он и слушать не стал. Если бы сын узнал о таком, он пришел бы в бешенство. Он уже получил звание капрала и служил в разведроте, а эти «коммандос» выполняли самые сложные и опасные задания из всех, поручаемых морской пехоте. Командование предложило ему пойти на курсы офицерского состава, поскольку в нем видели прирожденного офицера, но он отказался от этого.

В то лето две тысячи четвертого года Гарри при первой же оказии ездил в Рамади. В долине Евфрата было жарче, чем в аду. Обычно у Паппаса получалось на пару часов прийти на службу, в резидентуру ЦРУ, а потом можно было спокойно съездить в лагерь части морской пехоты, где нес службу сын. Иногда Гарри звонил заранее, иногда — нет, но Алекс всегда был рад увидеться с отцом, не испытывая по этому поводу никакого смущения. Теперь ему ничего и никому не надо было доказывать. Гарри широким шагом шел рядом с ним, огромный, как гора, в легком костюме цвета хаки с пистолетом в кобуре на бедре. В расположении части можно было на время снять бронежилет, и ничто не мешало ему обнять своего сына, одетого в пропитанную потом и усыпанную песком после выезда на патрулирование форму.

— Как тут у вас? — спрашивал Гарри.

Ответ обычно бывал бравым, в стиле морпехов:

— Круто, пап! Мы им тут наваляем.

В ответ Гарри оставалось только кивнуть. Они гуляли, сидели в тени и пили кока-колу, до тех пор, пока не приходило время расставания. Алекс отправлялся обратно в казарму, Гарри — в «зеленую зону». У него не возникало надобности расспрашивать сына о подробностях службы. Доклады на эту тему ложились на его стол ежедневно. Каждый раз, просматривая их, он выискивал упоминания о боевой части, где служил сын, попутно проглядывая доклады о потерях. Он слишком много знал о том, чем занимается здесь Алекс, вот в чем была главная проблема.

Несколько раз во время визитов Гарри расположение морских пехотинцев обстреливали из минометов. Приходилось вместе нырять в ближайшее укрытие из заливного бетона. Эти капониры располагались с интервалом в пятьдесят ярдов. Было в этом что-то бесшабашное, сидеть в убежище, вплотную к своему родному сыну, с натянутой улыбкой на лице, когда вокруг рвутся мины. Это было особое веселье, такое, о котором он никогда не рассказывал Андреа.

На прощание они снова обнимались, и сын снова говорил что-нибудь в оптимистичном тоне.

— Мы разобьем этих козлов, пап. Ты им там скажи, во Дворце республики.

В ответ Гарри обычно кивал и поднимал в воздух кулак, добавляя: «Давай, парень, покажи им!» или «Так держать!». Слова. Память о них больше всего выводила его из себя сейчас, когда он вспоминал о последних месяцах жизни своего сына. Он никогда не говорил ему настоящей правды.

* * *

В Анбаре все было отнюдь не «круто». Паппас знал это, но молчал. Повстанцы день за днем набирали силу. Запросы ЦРУ на разрешение работать с лидерами суннитов гражданские чиновники Пентагона и наместники из Временной администрации сил коалиции резали на корню. Они считали, что лучше знают, что делать. В середине две тысячи четвертого года Гарри начал бомбардировать Вашингтон тревожными донесениями. Бунтовщики набирают в свои ряды новых сторонников быстрее, чем мы убиваем прежних. Контроль над городами Ирака переходит в руки бандитов, которые успешно договариваются с мятежниками и «Аль-Каидой». Иранцы каждую неделю переправляют через границу миллионы долларов, спонсируя шиитские вооруженные формирования. Вот кто истинные властители нынешнего Ирака, а не пугала из «зеленой зоны». Гарри описывал все это в каждой телеграмме в таких ярких красках, что после одного из его посланий в Белый дом, особенно мрачного, президент спросил, что за пораженец возглавляет резидентуру ЦРУ. Может, он демократ? Гарри постоянно предупреждал Белый дом о том, что операция в Ираке разваливается на глазах, но не говорил об этом Алексу.