Спиноза - Александр Федоров

4

Это не уничтожает, однако, свободы суждения индивидуума, потому что кто повинуется законам государства (из страха ли перед его могуществом или из любви к спокойствию — все равно), тот, в сущности, заботится о своей выгоде по своему собственному благоусмотрению.

Итак, все индивидуумы, находясь лицом к лицу с государством, являются его подданными, равно обязанными повиноваться его постановлениям и тем самым получающими характер политически равных граждан. Но несмотря на такое подчиненное отношение индивидуумов к государству, оно все-таки не может уничтожить их естественных прав, а может только ограничить их, поскольку этого требует общественная безопасность.

Политическое равенство граждан и рядом с ним естественная свобода личности; спокойствие и безопасность общества и рядом с ними независимость внутреннего человека — вот идеал государства для Спинозы.

Как практическое учреждение, имеющее целью общественное благо, государство может требовать от каждого индивидуума лишь столько, сколько нужно для сохранения целого. Все же внутренние проявления человеческой природы, не имеющие прямого отношения к государству и не приносящие ему существенной пользы, должны жить своей отдельной жизнью.

«Безопасность, — говорит Спиноза, — есть добродетель государства, свобода духа есть частная добродетель».

В этом смысле он указывает на несостоятельность и несообразность академий, устраиваемых государством. Эти академии, по его мнению, способствуют не усовершенствованию, а, скорее, стеснению умственной деятельности. Как считает Спиноза, философия, искусство, религия должны вести в государстве безмятежную и одинокую частную жизнь. Любые теории и доктрины в сущности безвредны для государства и становятся для него опасными только тогда, когда их подавляют.

Это стремление Спинозы изолировать область мысли от государства, отдалить ее от внешних влияний сближает Спинозу с мыслителями и художниками эпохи Просвещения, например с Гете: обладая склонностью к созерцанию и уединению, они желают, чтобы вообще все внутренние проявления протекали и развивались в созерцательном уединении, вдали от сферы внешней, государственной жизни.

5

«Я старался приучить себя смотреть на человеческие страсти — такие, как любовь, ненависть, гнев, зависть, честолюбие, сострадание и все другие душевные движения, не как на пороки, но как на свойства человеческой природы, необходимо присущие ей и составляющие ее неотъемлемую принадлежность, подобно тому, как к природе воздуха необходимо принадлежат теплота, холод, ветер, гром и другие тому подобные явления, которые, конечно, неудобны, но все-таки неизбежны и зависят от известных причин».

По мысли Спинозы, нельзя назвать любовь и страдание добром, а ненависть и зависть злом. Это не более как естественные побуждения, постоянно господствующие над человеческой душой и постоянно движущие ею. Таким образом, человек не обязан действовать по каким бы то ни было сверхъестественным законам, а потому возлагать на него ответственность за его поступки имеет не больше смысла, чем подвергать ответственности облака за то, что они накопляют в себе слишком много электричества и своими разрушительными молниями поджигают дома и убивают людей. В каждом конкретном случае человек поступает именно так, как он может поступить, и никак иначе, потому что он живет не особняком, а в связи с окружающими его явлениями, с которыми он находится в постоянном взаимодействии. Другими словами, человек никогда не может действовать по своему произволу.

1

На вопрос, вынесенный в название этой главы, в различные эпохи давались разные ответы.

Сам Спиноза категорически отрицал свою принадлежность к атеистическому направлению в философии. Но делал ли он это искренне?

Столетие спустя Вольтер, например, относился к отрицанию Спинозой собственного атеизма весьма скептически. Хитроумный француз полагал, что его предшественник просто-напросто скрывал этот факт из соображений собственной безопасности, а в душе считал, равно как и в своих произведениях показал, что Бога, по крайней мере в общепринятом понимании, не существует.

Вряд ли этот скептик XVIII столетия был прав, наделяя Спинозу теми чертами натуры, которыми в избытке обладал сам, приученный лицемерить в своем постоянном общении с коронованными особами Европы. У Спинозы, всегда предпочитавшего светскому кругу общения пребывание наедине с истиной, негоже выискивать признаки неискренности и лицемерия. Он относился к числу тех, кто привык «истину царям с улыбкой говорить». Поэтому, коли уж он сам не признавал себя безбожником, подтверждая это и каждой строчкой своих сочинений, и всем своим образом жизни, то незачем насильно втискивать его в прокрустово ложе атеизма.

Впрочем, тот факт, что Спиноза был в большом фаворе у российских философов советского периода, лишний раз доказывает, что как в Священном Писании и трудах основоположников марксизма-ленинизма, так и у любого мыслителя, напряженно размышлявшего над проблемами бытия, можно найти аргументы и доводы в пользу любой теории.

Для советских ученых Спиноза был несомненным атеистом, и именно благодаря этому в советскую эпоху издавались его труды, многочисленные монографии и исследования о нем.

Философов-марксистов в этом смысле вполне можно сравнить с предшественником Спинозы Декартом, который, чтобы сохранить основное содержание своих произведений, делал в них уступки господствующим суевериям своего времени. Точно так же поступали и советские исследователи, изображая Спинозу атеистом и революционером. И не будем их за это упрекать — так было принято в то время. Но не будем и верить им на слово, а обратимся к самому философу.

2

Спиноза вполне прав, отвергая возводимые на него обвинения в атеизме: Бог был основной мыслью его учения, и представители церкви не хотели видеть этого лишь в силу своей предубежденности и догматизма.

Разумное рассмотрение причинных связей, существующих в природе, в конце концов ведет с совершенной ясностью и неотвратимостью к признанию существования абсолютной первопричины, которая одна существует в себе, а не в чем-либо другом и сущность которой мы не можем мыслить иначе, как абсолютно и вечно существующей.

В качестве движущей причины всех вещей она необходима и вечна, ничем не ограничена и ничем не стеснена в своем действии, а так как все вещи зависят от нее и она является тем именно, что есть общего во всех вещах, то признание такой вечной и бесконечной сущности должно само возникать в сознании людей.

Это и выражается в общераспространенной идее Бога. Но, как ни привычна эта идея для людей, она обыкновенно связана у них с самыми рискованными и путаными представлениями.

Всем людям ясно, что Бог есть единственная причина как сущности, так и существования всех вещей. Но обычно они представляют себе его могущество и деятельность приблизительно такими же, как могущество и деятельность царей, т. е. приписывают им чисто человеческий характер, или же понимают могущество Бога таким фантастически нелепым образом, будто Он может действовать с безграничным произволом, имеет право на все и может по желанию все разрушить и обратить в ничто, точно так же, как Он все создал из ничего.