Перед закрытой дверью - Эльфрида Елинек

Ханс входит в дом, где его сразу встречает неприхотливость в чистом виде. Она совершенно безлика, отпечаток на ней оставляет одна только работа, которую мать берет на дом; повсюду громоздятся кипы бумажных конвертов, похабящие все впечатление. Хансу уже знакомы дома, на которых не лежит позорное пятно пользы, дома, из глубины которых, словно льдины, выплывают острова меблировки, Софи владеет таким вот домом, Ханс не раз в нем бывал, всякий раз отвлекая Софи от чего-то важного, чем она как раз намеревалась заняться. Она охотно жертвует этим ради него, потому что что-то такое между ними намечается, растет не по дням, а по часам. Софи отличается от других девушек, с которыми он знаком, не только благодаря своей домашней обстановке, она и сама есть нечто особенное, он узнал бы ее среди тысяч других, будь она даже в рабочем халате, все равно бы между ними тотчас искорка проскочила, как говорится в модной песенке.

Ханс хочет сказать: если бы и она была одета в рабочий халат, а не только он один. В квартире Ханс застает двух товарищей из союза рабочей молодежи, к которой и он сам относится, хочется ли ему того или нет, с собой у них плакаты и ведерко с клеем, который они как раз разводят. Ханса такие вещи не заводят ни капельки. С недавнего времени он каждый раз переодевается на работе перед тем, как пойти домой. На улице показывается исключительно в брюках и джемпере. Раньше он катил домой на велосипеде, не снимая спецовки, нынче его мускулатура обтянута подаренными Софи одежками. Вещи уже слегка растянулись и заметно помялись на сгибах, хотя Ханс очень бережно с ними обходится и то и дело гоняет мать к гладильной доске, и с каждым разом вещи все больше теряют форму, приспосабливаясь к Хансу.

Их прежний владелец учится теперь в Оксфорде и наверняка купил себе что-нибудь новое. Есть разница в том, откуда мускулы происходят и к чему их прилагают.

Ханс прилагает мускулы к электрическому току, и они распадаются там, превращаясь в чистую энергию. Ханс частенько жует снежно-белую четырехугольную таблетку глюкозы, чтобы восполнить израсходованную энергию, последнее время он, можно сказать, только этим и жив, таблетки чисты и совершенны, как его Софи, их повсюду рекламируют спортсмены, они называются «Декстро Энерген». Горнолыжники и теннисисты знают их предназначение и пользуются ими.

Ханс входит в дом и мгновенно катапультируется в свою каморку, чтобы снять парадные вещи и, аккуратно сложив, убрать их; в обычной домашней одежде он появляется в общей с матерью комнате, где по углам жмутся его товарищи, хотя, по всей вероятности, самое позднее через полчаса он снова покинет дом, облачившись в кашемировые одежды. Вот уже несколько недель, как, благодаря новому кругу знакомых, он обрел большую уверенность в общении с людьми всех рас, классов и наций, не то что раньше, когда он не знал ничего, кроме собственной расы и собственного класса. Присутствие молодых рабочих парней в его доме означает шаг назад, в прошлую жизнь, потому что происходят они из его же собственного класса, да так в нем навсегда и останутся, сразу видно, в люди они выйти не смогут. Мать сварила им кофе, на столе лежат густо намазанные ломти хлеба, сын ее тоже получает такой ломоть. Молодые люди с ведерком для клея сохраняют энтузиазм и веру в социализм, у Ханса осталось одно тщеславие, такое сильное, что на нем одном можно плыть против течения, справиться с любым стремительным потоком, даже с электическим током можно справиться, а это противник невидимый; Ханс готов сразиться с любым, кто захочет преградить ему путь в будущее. Ханс ставит новую пластинку, чтобы не слушать музыку старую и обрыдлую — про компартию, например, — ведь эта старая пластинка давно треснула и звучит фальшиво, оба парня твердят одно и то же, хотя они и разные люди, собственной личной жизни у них нет, нет индивидуальности. Они не замечают, что Ханс исключил себя из длинной живой цепочки, передающей ведра с водой все дальше вперед, к полыхающему пожаром дому (дома этого не видать, но он есть, совершенно точно, ведь иначе не было бы и ведра), Ханс отделился и запросто ушел прочь, теперь тому, кто стоял в цепочке за ним, придется делать замах пошире, чтобы перекрыть пустующее место, всего-то и делов. Парни говорят, что настала пора сделать правильный выбор и объединиться с правильными союзниками.

Ханс хочет когда-нибудь, когда он созреет для этого, объединиться в брачном союзе с Софи.

Руки Ханса совершенно изношены работой, он трудится с четырнадцатилетнего возраста. Под ногтями у него грязь и пот, составляющие единое целое, как составляют единое целое тело и душа; Ханс жаждет познакомиться с этой двоицей с тех пор, как он познакомился с Софи. На ногтях у нее нет лака, он не нужен, скрывать под ногтями нечего, и они ничего не скрывают.

Мать знакома с родителями обоих парней по совместной автобусной экскурсии и хочет, чтобы и Ханс познакомился с ними, так как они обнаруживают благоразумие, каковое ее сын не проявляет. Необходимо сплотиться в группу, лишь объединившись, мы станем сильны, Ханс говорит, что уже нашел такую группу и в ней добился признания благодаря своим необыкновенным способностям, которые нигде больше признания не находят, только там. В группе этой никто его не заменит и ни с кем не перепутает.

«В баскетболе я незаменим и как нападающий, и как защитник, а вот работу мою может выполнять любой другой точно так же, как и я, и в жизни все так же, — это пример из жизни вообще, где работа есть зло, и меня со всех сторон убеждают, что это неизбежное и необходимое зло, а я бы и без работы вполне мог прожить. Необходима мне только одна Софи. Когда она меня полюбит, мне даже на работу наплевать будет».

Выразившись так, он с презрением отвергает несчастный бутерброд с маргарином, специально для него потолще намазанный, опять этот маргарин, колбасы, что ли, нет, тьфу, тошниловка, и бросает обоим коллегам в лицо, что добиваться свободы должна индивидуальность, а никакая не группа, бесчувственная и безымянная, в которую погружаются, чтобы никогда уже больше не выплыть, разве что если стать ее предводителем, или если эта группа скроена специально для тебя, каковой и является его собственная группа, он тоже приложил руку к ее формированию.

Все это время к хлебу он так и не притрагивается.

— Я ведь достаточно денег тебе приношу, могла бы уж купить и приличного масла или колбасы. Нужно, в конце-то концов, стать отдельным, единичным, это и есть новый тип рабочего, которым я все равно скоро уже перестану быть. Рабочий старого типа навеки останется рабочим. Обособленному рабочему-одиночке требуется много света, воздуха, солнца и места, где произрастают цветы, травы и деревья, которые такой рабочий тогда наконец научится ценить. Всем этим он раньше пренебрегал в своей политической борьбе. Опять же спорт для современного человека пишется с заглавной буквы.

Мать в этот момент совершает решающий промах, а именно она — как и всякий раз, когда разъяряется и не может больше сдерживаться по отношению к своему сыну, — принимается рассказывать о концлагере, о евшем яблоко ребенке, которого били головой о стену до тех пор, пока он не умер, после чего яблоко доел его убийца. О детях, которых сбрасывали с третьего этажа, просто так, чтоб помучились. О молодой матери, ее вместе с ребенком, которому только два дня исполнилась, отправили в газовую камеру, потому что раньше она упросила врача дать ей родить. И врач ей позволил.