Справедливость. Как поступать правильно? - Майкл Сэндел

Мы уже рассмотрели первое из этих противопоставлений, противопоставление между долгом и предрасположенностью. Только мотив долга придает поступкам моральную ценность. Посмотрим, смогу ли я объяснить два других противопоставления.

Второе противопоставление описывает два разных способа, которые могут определять мою волю: автономию и гетерономию. Согласно Канту, я свободен только тогда, когда моя воля определена автономно, управляется законом, который я сам себе даю. И опять, мы часто представляем свободу как способность творить все, что нам хочется, беспрепятственно следовать нашим желаниям. Если вы сами изначально не выбираете себе желаний, как вы можете воображать, что свободно следуете им? Кант понимает эту проблему и выражает ее в противопоставлении автономии и гетерономии.

Когда моя воля гетерономна, она определена извне. Но тут возникает трудный вопрос: если свобода означает нечто большее, чем следование желаниям и склонностям, каким образом она возможна? Разве не все, что человек делает под воздействием каких-то желаний или склонностей, определено внешними влияниями?

Ответ на этот вопрос далеко не очевиден. Кант замечает, что всё в природе работает согласно законам, таким как законы естественной необходимости, физические законы, законы причины и следствия[168]. Это положение распространяется и на людей. Мы, в конце концов, естественные существа. Люди не освобождены от законов природы.

Но если люди способны к свободе, они должны обладать свободой действовать в соответствии с каким-то законом иного рода, отличающимся от законов физики. Кант утверждает, что все действия подчинены законам того или иного рода. Если бы наши действия были подчинены только физическим законам, мы не отличались бы от бильярдного шара. Итак, если мы способны к свободе, мы должны быть способны к совершению поступков не в соответствии с законом, который дан нам или наложен на нас, но согласно закону, который мы даем себе сами. Но откуда берется такой закон?

Ответ Канта: этот закон берется из разума. Мы — существа не только чувственные, подчиненные удовольствиям и страданиям, которые приносят наши чувства; мы — еще и рациональные существа, способные к мышлению. Если мою волю определяет разум, моя воля становится силой, способной делать выбор, не зависящий от диктатов природы или склонностей. (Обратите внимание: Кант не утверждает, что разум всегда управляет волей человека; Кант говорит лишь то, что в той мере, в какой я способен действовать свободно, в соответствии с законом, который я даю себе сам, это необходимым образом становится как раз тем случаем, когда разум может управлять моей волей.)

Кант, разумеется, не первый философ, отметивший способность людей размышлять. Но его идея разума, подобно его концепциям свободы и нравственности, особенно требовательна. Для философов-эмпириков, в том числе утилитаристов, разум всецело инструментален. Такой разум позволяет нам выявлять средства достижения определенных целей; целей, которые полагает не сам разум. Томас Гоббс называл разум «разведчиком желаний». Дэвид Юм называл разум «рабом страстей».

Утилитаристы рассматривали людей как существ, способных к рассуждениям, но только к инструментальным рассуждениям. Для утилитаристов работа разума состоит не в том, чтобы определять, какие цели заслуживают того, чтобы их добиваться. Дело разума — рассчитывать, каким образом максимизировать пользу, удовлетворяя желания, которые у нас (так уж случилось) есть.

Кант отвергает такую подчиненную роль разума. Для него разум — не просто раб страстей. Если бы весь разум сводился к этому, говорит Кант, людям было бы лучше обходиться инстинктами[169].

Выдвинутая Кантом идея разума (практического разума; разума того рода, который сопряжен с моралью) — это идея не инструментального разума. Кант провозглашает «чистый практический разум, который законодательствует a priori, независимо от всех эмпирических целей»[170].

Но каким образом разум может делать это? Кант проводит различие между двумя способами, при помощи которых разум может управлять волей, между императивами двух разных видов. Императив одного, возможно, самого знакомого всем вида — это гипотетический императив. Такие императивы используют инструментальный разум: если вам хочется получить результат X, совершите действие Y. Если хотите иметь хорошую деловую репутацию, относитесь к вашим клиентам честно.

Кант противопоставляет гипотетические императивы, которые всегда условны, императиву иного рода; императиву, который безусловен: категорическому императиву. «Если поступок хорош только для чего-то другого как средство, то мы имеем дело с гипотетическим императивом; если же он представляется хорошим сам по себе, стало быть, как необходимый для воли… то императив — категорический»[171]. Определение категорический может казаться одним из специфических словечек Канта, но оно не так уж далеко от обычного значения, в котором употребляем это слово мы. Под определением категорический Кант разумеет безусловность. Например, когда какой-нибудь политик категорически отрицает свою причастность к якобы имеющему место скандалу, это отрицание не просто подчеркнутое, это отрицание безусловное и не допускает ни малейшего исключения или лазейки. Сходным образом категорические обязанности или категорические права — это обязанности и права, какие применяются и действуют независимо от обстоятельств.

По Канту, категорический императив господствует (да, категорически) безотносительно зависимости от любой иной цели. Он «касается не содержания поступка и не того, что из него должно последовать, а формы поступка и принципа, из которого следует сам поступок; существенно хорошее в этом поступке состоит в убеждении, последствия же могут быть какие угодно». Кант утверждает: только этот императив «можно назвать императивом нравственности»[172].

Теперь прошу обратить внимание на связь между тремя параллельными противопоставлениями. Чтобы быть свободным в смысле автономии, я должен действовать в соответствии не с гипотетическим императивом, а с категорическим.

Остается важным вопрос: что есть категорический императив и чего он требует от нас? Кант говорит, что ответить на этот вопрос можно, исходя из идеи практического закона, который имеется как «нечто такое, существование чего само по себе обладает абсолютной ценностью, что как цель сама по себе могла бы быть основанием определенных законов; тогда в нем, и только в нем могло бы заключаться основание возможного категорического императива, то есть практического закона»[173]. На этот вопрос можно ответить исходя из идеи закона, который связывает нас как мыслящих существ и независимо от наших конкретных целей. Так каков же этот закон?