Младший конунг - Вера Ковальчук

— Эге-гей, а это местный, — заявил Харальд, поднося факел к грязному лицу пленника. Парень, извивающийся в руках викингов, оказался весьма молод.

Лет пятнадцать, не больше. Полуобнаженный, потому что намотанный вокруг тела серый в клетку плед размотался.

— Тащите к костру, — велела Гуннарсдоттер, ныряя в рубашку Альва. В одежде здоровенного мужчины она просто утонула. — Так, а мои вещи не смыло?

— Радуйся, нет, — проворчал Альв.

— Тогда тащи мне мою рубашку.

— Сейчас.

— Кто ты такой? — спросила она пленника, когда его подволокли поближе к костру. Тот зло зыркнул на женщину и ничего не ответил. — Не понимаешь или делаешь вид? — Нет ответа. Хильдрид перешла на язык Мерсии, который поневоле выучила, живя при дворе Адальстейна. — Не дури. Уж первый-то вопрос очевиден, ты и так можешь понять, о чем речь.

По лицу парня она видела — он, конечно, понимает, о чем речь, и весьма удивлен тем, что слышит слова саксонского наречия, но все равно молчит. Альв принес Гуннарсдоттер ее сумку — мокрую, как и все остальное. Она не нашла времени просушить ее вместе с содержимым, вынула и привела в порядок только кольчугу и шлем, а об остальном даже не подумала. Викинг, принесший ее вещи, так и остался голым по пояс, подставляя свету возродившегося костра заросшую рыжей шерстью грудь. Он сам вынул из котомки рубашку Хильдрид и развернул мокрую ткань перед огнем.

— Я просушу, — сказал он.

Она тонула в грязной серой рубахе Альва. Рукава пришлось подвернуть, а ворот то и дело кокетливо съезжал с плеча. Рывок пленника погнул фибулу на рубашке женщины, и мужскую рубашку она заколола на себе фибулой от плаща — огромной, больше, чем с пол-ладони.

— Так что, договариваться будем? — спросила она, прилаживая фибулу.

— Я вас ненавижу! Ублюдки, северные отродья, дети ночи... Убийцы! Что вам опять надо на нашей земле?

— Очень приятно познакомиться, — хладнокровно ответила она. — Дальше. Ты пикт? Скотт?

—...Стервятники, слуги Черного бога, бандиты и убийцы... Здесь вам ничего не получить, поняли?! Сдохнете все до единого!

— Мы уже познакомились, юноша. Только что ж ты так сурово о своих родичах? — парень посмотрел на нее оскорблено. — Дальше будем беседовать?

— Я о вас говорил, а не о нас.

— Тогда тебе нужно говорить более четко.

— Я ничего вам не скажу! Поняли?! И учти — за меня отомстят!

— Ты мог бы бояться не так громко? — она поморщилась.

Пленник набычился.

— Я не боюсь.

— Да что ты говоришь... У меня сложилось иное впечатление. Так что — это Скотланд? Или Пиктланд?

— Это север.

— Ясно. В вашем селении можно купить еду? У нас есть серебро.

— Ага, что я, дурак? Таких, как вы, только подпусти! Думаешь узнать, где селение? Не скажу.

— Если б я хотела узнать, где селение, ты бы мне сказал, — холодно ответила Хильдрид. Пленнику явно стало не по себе. — Не далее, как на рассвете. Но мне нужен только торг, ничего более.

— Думаешь, я тебе поверю?

— Тебе придется. Нам нужны припасы, и мы их возьмем. Мы готовы платить, но возьмем и силой. Тебе это надо?

Парень мрачно молчал.

— Мне доказать, что обойдемся без твоей помощи? — лениво произнес Хольгер. На саксонском он говорил медленно, подрыкивая на «р», но понятно. — Я найду твое село за час. По охотничьим засекам, по следам, по вырубке. Что, думаешь, это так трудно?

Пленник взглянул на него с ненавистью.

— Веди, — велела Хильдрид. — Веди по-хорошему. Иначе найдем деревню и заберем все, что есть, — она заметила, что парень колеблется, и кивнула своим. — Надевайте доспехи.

— Нет! — вскрикнул пленник. — Я покажу.

— Показывай.

До деревеньки оказалось далеко — почти полтора часа пути по лесу обычным походным шагом. По виду домишек, прячущихся между тощими яблоньками, нельзя было предположить, что тут есть, чем поживиться, но подобное впечатление, как правило, обманчиво. Домишки... Нет, уж скорей землянки со скошенными двускатными крышами, похожими на широкие и приземистые стожки. Где здесь жилище, где хлев, где рига или амбар — не разберешь. Селение было обнесено оградой, достаточно крепкой, чтоб сдержать стадо коров, решивших разбежаться, но против отряда викингов она вряд ли помогла бы.

Правда, викинги Хильдрид шли с ней только при оружии — без доспехов и шлемов, лишь кое у кого щиты в опущенной руке, и то они старались не выставлять их напоказ. Сама Гуннарсдоттер натянула свою влажную, пахнущую дымком сменную рубашку, она чувствовала себя очень усталой и истрепанной.

Уже рассвело, но в сельце только-только просыпались. Правда, при виде большой группы чужаков среди домов тут же появились мужчины, прихватившие по пути что попало — дроворубные топорики, вилы, косы — но они не успели даже собраться у ворот, когда Хильдрид и ее люди вошли в селение.

— Здесь у вас все знают сакское наречие? — спросила она пленника.

— Нет, — угрюмо ответил он.

— Тогда скажи им, что нам нужно мясо, сало, крупы, рыба. Мы заплатим, — она вынула из пояса погнутую серебряную фибулу, снятую со своей порванной рубашки. — Вот. Есть еще.

Парень перевел. Зло косясь на непрошеных гостей, селяне понесли из домов припасы. Когда протягивали мясо, сало и мешочки с зерном, вид у них был такой, будто они собирались не торговать, а зубами грызться за свою провизию. Гуннарсдоттер делала вид, что не обращает внимания на эти взгляды. Потом покосилась и на своих людей — они оглядывались весьма настороженно, хотя тоже прятали недоверие за маской равнодушия.

— Давайте, у кого из вас есть при себе серебро. Или золото, — сказала Хильдрид, намекая, разумеется, лишь на те ценности, которых «не так жалко».

Кто-то снял фибулу, кто-то браслет. Вещей набралось даже больше, чем надо. По лицам пиктов (а может, это скотты? Ведь мальчишка так ничего об этом и не сказал) было видно, что хоть вывали норманны тут перед ними сундук золота — их это не смягчит. А значит, переплачивать нет смысла. Ну, а недоплачивать не позволит гордость. Хильдрид прикинула нужную сумму на глаз, остальное вернула своим людям.

Плату она протянула тому из мужчин, который показался ей постарше, посолиднее. Он долго смотрел на драгоценности в ее ладони, прежде чем взял их. Женщина-ярл лишь усмехнулась. И без этой демонстративности она понимала, что здесь норманнов ненавидят до зубной боли, и предпочли бы не иметь с ними никаких дел. Если местные жители согласились торговать, то лишь оттого, что знали — если не продать провизию, норманны разорят селение и отберут все, и саму жизнь. Должно быть, их уже грабили. Оставалось лишь дивиться, что жители деревеньки все-таки продолжали жить в такой непосредственной близости к побережью.