Идентичность - Фрэнсис Фукуяма

После разгрома испанской Непобедимой армады и в процессе политической борьбы в годы Гражданской войны XVII в., установившей суверенитет парламента, это чувство исключительности укрепилось. От завоеванного с таким трудом суверенитета было нелегко отказаться: если прислушаться к риторике «брекзитеров», континент все еще порабощен, но не папой или императором, а Европейским союзом.

Сегодня национальная идентичность в Европе, мягко говоря, озадачивает. Сторонникам Европейского союза не удалось создать сильное чувство общеевропейской идентичности, которое вытеснило бы национальные идентичности стран-участниц. Эти национальные идентичности живучи и разнятся между собой. Среди них есть относительно открытые, способные принять различные группы, как во Франции, есть и те, что намеренно препятствуют ассимиляции иммигрантов, как, например, нынешняя Венгрия. Региону угрожают не столько иммигранты, сколько политическая реакция на их присутствие и новое культурное разнообразие. Демоны евроскептицизма и антииммигрантской ксенофобии по природе своей глубоко нелиберальны; они могут подорвать открытый политический порядок, обеспечивающий процветание региона. Справиться с этой негативной тенденцией поможет не отказ от идентичности как таковой, а целенаправленное формирование национальных идентичностей таким образом, чтобы содействовать пониманию ценностей демократического и открытого общества.

По сравнению с большинством европейских стран, опыт взаимодействия Соединенных Штатов с иммиграцией гораздо богаче. Сложившаяся в Америке национальная идентичность лучше подходит для ассимиляции вновь прибывших. Но эта идентичность сформировалась в процессе длительной политической борьбы и до сих пор до конца не утвердилась. С момента избрания Дональда Трампа президентом в 2016 г. она подвергается серьезным испытаниям.

Трамп строил свою кампанию на противодействии иммиграции, особенно из Мексики и мусульманского мира. Как и их европейские единомышленники, многие сторонники Трампа утверждают, что хотят «вернуть свою страну», подразумевая, что их страна каким-то образом была у них украдена. В августе 2017 г. в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния, прошел марш «Объединенных правых», в котором приняли участие неонацистские и расистские группы, скандировавшие «Кровь и почва!»[36], а факельное шествие намеренно напоминало марши национал-социалистов. Республиканский сенатор Бен Сасс в Twitter так отреагировал на этот слет: «Эти люди совершенно отвратительны — и не понимают Америки. Кредо нашего народа безусловно отвергает национализм „крови и почвы“»{16}.

Заявление Сасса о кредо американского народа было исключительно достойным, особенно на фоне поведения президента, который, похоже, солидаризировался со многими мерзостями, выставленными напоказ во время этого марша, и банальной трусости других политиков-республиканцев, не нашедших в себе сил на открытую критику. Но американская национальная идентичность с годами эволюционировала; «идентичность убеждений», о которой говорил Сасс, сложилась после десятилетий политической борьбы и до сих пор не принята всеми американцами.

Во второй статье альманаха Federalist один из отцов-основателей США Джон Джей так открыл дебаты по только что предложенному проекту американской конституции:

Обратите внимание, насколько конкретное и узкое определение американской идентичности дает Джей. Она основана на общей религии (протестантизм), этнической принадлежности (потомки англичан), общем языке (английский) и вере в одни и те же республиканские принципы управления. Даже Томас Пейн, считавшийся во времена Американской революции левым радикалом, был готов брататься только с «любым европейцем-христианином». Томас Джефферсон сомневался, что у него та же кровь, что и у «скочей»[37], и опасался, что в Соединенные Штаты могут понаехать иммигранты из «неправильных» частей Европы, привезя с собой «те принципы управления, которые они впитали с отрочества и от которых они сейчас бегут; или же, если они смогут их отбросить, на смену придет неограниченная распущенность»{17}.

Не только Джефферсон опасался дурного влияния «не тех» иммигрантов на американский народ. Появление в США множества ирландских католиков в 1840-е гг. вызвало всплеск нативизма, замешанного на страхе перед папизмом и алкоголизмом. В конечном итоге в 1917 г. этот страх вылился в принятие Восемнадцатой поправки — сухого закона. В какой-то момент англо-саксонские протестантские элиты США опасались немецких иммигрантов, которые могли принести в Соединенные Штаты свои абсолютистские инстинкты. Этот страх достиг пика после вступления страны в Первую мировую войну, когда многие американцы немецкого происхождения пытались скрыть свое этническое происхождение. То же самое можно сказать и о миллионах выходцев из Южной и Восточной Европы, прибывших на волне иммиграции, которая началась в 1880-х гг. и продолжалась до принятия в 1924 г. закона Джонсона — Рида, ограничившего въезд в Соединенные Штаты по национальному признаку.

Иными словами, религиозная и этническая принадлежность были ключевыми самоидентификаторами многих американцев. Однако нарратив об американском кредо имеет и глубокую наднационально-секулярную историческую семантику. Иммигрант из Франции Гектор Сент-Джон де Кревекёр в 1780-х гг. называл Америку «убежищем свободы, колыбелью будущих народов и пристанищем угнетенных европейцев», где «все вероисповедания смешаны, как и все народы». Джордж Вашингтон считал будущие Соединенные Штаты местом, «готовым принять не только Богатого и уважаемого Незнакомца, но и угнетенных и гонимых представителей всех Народов и Религий». Тот же Томас Пейн, который был готов брататься только с другими христианами, видел Соединенные Штаты состоящими из «людей разных народов, говорящих на разных языках», для которых «простой процесс построения правительства на принципах социальности и прав человека позволяет преодолеть все трудности и привести все части [страны] в сердечное единство»{18}. Эти воззрения лежат в основе девизов, выбитых на государственной печати Соединенных Штатов: Novus ordo seclorum («Новый порядок веков») и E pluribus unum («Из многих — единое»).

Гражданская война в Америке была, по сути, борьбой за национальную идентичность. Южные штаты однозначно связывали идентичность с расой, не допуская небелых к гражданству. Они ссылались на основополагающие принципы конституции и утверждали, как это делал Стивен Дуглас, что демократическое большинство в каждом штате имеет право голосовать за рабство — или против него — по своему выбору, а федеральное правительство не имеет права влиять на этот выбор. Авраам Линкольн, напротив, обращался не к конституции, а к Декларации независимости, утверждавшей, что «все люди созданы равными». В дебатах с Дугласом он утверждал, что этот принцип равенства имеет приоритет перед правами штатов; демократическое большинство в отдельных штатах не может ущемлять основополагающие права людей, живущих в них. Ратовавший за сохранение союза Линкольн втянул страну в гражданскую войну, но он с самого начала понимал, что реальной проблемой является рабство и угроза, которую оно представляет для базового принципа равенства людей[38]. Это более широкое понимание идентичности стало «новым рождением свободы», о чем он говорил в Геттисбергской речи{19}.