Что было, что будет - Элис Хоффман

— Да ведь это я тебе и рассказала! — возмутилась Марлена. Шепот коллеги ее ничуть не обманул. — И никакой это не секрет. «Бостон глоуб» и «Юнити трибьюн» напечатали полный отчет.

Мэтт питал слабость к миссис Гибсон, хотя в прошлом она наводила ужас на всех ребятишек. «Никаких разговоров!» — всякий раз кричали мальчишки, завидев миссис Гибсон на Мейн-стрит или на рынке, но самого Мэтта никогда не возмущал тот факт, что она требует аккуратного обращения с книгами, тишины и порядка.

— Мой брат не имеет к этому никакого отношения. Убийство всегда сопряжено с какими-то усилиями, если только оно не случайное, поэтому можете сразу исключить Уилла из числа подозреваемых. Вы ведь знаете, он никогда и ни на что не тратит своих сил. На этот раз он невиновен.

— Ну что ж, прекрасно. — Миссис Гибсон направилась в зал, где в металлическом шкафу со специальным контролем влажности хранились дневники отцов-основателей города. — Я рада, что это не Уилл. По правде говоря, я всегда надеялась, что он найдет свою дорогу в жизни. Хотя бы ради твоей матери.

Мэтт ехал по городу домой, а сам думал, как легко все давалось его брату. Удача буквально приклеилась к Уиллу. Ему даже не нужно было стараться, чтобы быть первым. В ту ночь, когда они поспорили, кто из них сможет продержаться дольше на берегу озера Песочные Часы, проигравший поступал в полное распоряжение смельчака на весь день. Но несмотря на всю браваду Уилла, Мэтта никогда не оставляла мысль, что его брат в ту ночь от страха даже глаз не сомкнул. Проснулся Мэтт рано от боли в костях после нескольких часов, проведенных на сырой земле, и увидел, что Уилл за ним наблюдает, накинув на плечи спальный мешок, и взгляд у него какой-то затуманенный. Мальчики уставились друг на друга, вдыхая холодный озерный воздух.

— Я приглядывал за тобой, — сказал Уилл. — Ждал, что ты вскочишь и побежишь. Почему бы тебе не удрать прямо сейчас? Я уже слышу эту конягу под водой. Она вот-вот погонится за тобой.

На ночлег они устроились так близко к воде, что оба пропахли водорослями. Но видимо, дохлая лошадь до сих пор не всплыла, хотя другие мальчишки клялись, что если дьявол поднимется на поверхность, то загонит их в озеро: они будут бежать, пока под ногами не кончится твердая земля и не останутся лишь водяные лилии. До сих пор ничего подобного не произошло, и Мэтт вполне прилично выспался.

Рядом прожужжала пчела, Мэтт прогнал ее, помня об аллергии брата.

— Можешь ждать сколько угодно, — ответил он, — никуда я не побегу.

Воздух, наполненный пыльцой, отливал зеленым цветом. Это был первый теплый день весны, уже появились мухи-однодневки. Мэтт мог бы поклясться, что до него доносится запах дохлой лошади, впрочем, удирать он не собирался. Причиной зловония могла быть всего лишь скунсовая капуста, росшая в канаве.

Мэтт обычно подчинялся старшему брату, и этот его неожиданный бунт рассмешил Уилла.

— Ладно, братишка. Посмотрим, кто победит.

Ну и кто всегда побеждал? Кому все сходило с рук? Тем не менее, оглядываясь в прошлое, Мэтт был почти уверен, что Уилла до смерти напугала ночь у озера. Он ни за что бы в этом не признался и врал бы до посинения, но Мэтт заметил его загнанный взгляд, Мэтт видел, что брат съежился под спальным мешком и выглядывал оттуда, как крыска из норки.

Кто-кто, а Мэтт знал, что смелость — ненадежный спутник. Ему стоило лишь оглянуться на собственную жизнь и увидеть, что происходит с человеком, который бездействует. Он так боялся оказаться вторым номером, так был уверен, что его отвергнут и оттолкнут, что ни разу даже не попытался что-то предпринять. Никогда ни за что не брался по-настоящему. Просто дрейфовал себе по жизни, и вот результат: здоровый, взрослый мужик, у которого нет ничего за душой. Проезжая по Мейн-стрит, он спрашивал самого себя, есть ли у него хотя бы половина той смелости, которой обладали люди, за чьими дневниками он просиживал все вечера: мужчины, осваивавшие неизведанные земли, женщины, несшие сотни потерь.

В дневнике Саймона Хатауэя он прочитал, что моделью всадника для памятника героям Гражданской войны в самом деле послужил его сын Антон. Но только ознакомившись с дневником Морриса Хэпгуда, Мэтт узнал другую истину, скрывавшуюся за этим фактом: оказывается, мать Антона, Эмили, наведывалась к памятнику каждый день до самой своей смерти. Ее не останавливали ни дождь, ни снег. Да что там, она даже не поднимала глаз; после смерти сына она ни разу не посмотрела в небо. Все, что имело значение для Эмили в этом мире, было похоронено в земле, и некоторые люди, в частности жена Морриса Хэпгуда Элиза, верили, что подснежники, расцветавшие у основания памятника, — это слезы матери.

Хотя работа Мэтта в основном сосредоточилась на женщинах из рода Спарроу, он пока не нашел ни одного слова, написанного кем-то из них, если не считать нескольких клочков бумага с кулинарными рецептами Элизабет. Все свои знания он почерпнул из дневниковых записей и писем мужчин города Юнити — этакая смесь фактов и домыслов, сдобренная слухами. Что касается женщин, то от них остались дневники, заполненные списками покупок, газетными вырезками, объявлениями о рождениях и некрологами и еще какими-то мелочами, которые наверняка затерялись бы во времени, если бы не были записаны. Но что до Ребекки Спарроу, то большая часть ее жизни оставалась пока неизвестной. Ее история не просто была спрятана, она была похоронена, заперта на сто замков, чтобы защитить невиновных, а заодно скрыть имена виноватых, таким образом, облегчить участь потомков как с той, так и с другой стороны, не дать ярму прошлого лечь на их плечи.

Мэтт всегда снижал скорость, проезжая мимо городского луга, в знак уважения к тем гражданам, которые жили до него. Он поступал так с самого детства, когда мальчишкой на велосипеде развозил газеты. Но сейчас он вообще остановил машину. Нажал на тормоз и включил дворники на лобовом стекле. Зрение у него было отличное, поэтому он понял, что не ошибся. По его телу пробежали мурашки, когда он опускал стекло.

— Дженни! — позвал он.

Она стояла возле памятника павшим в Войне за независимость, любимого монумента Мэтта. Однажды Мэтт пришел сюда вечером и принес несколько больших листов белой бумаги и черный пастельный карандаш. Один из оттисков, который он тогда сделал, не посчитавшись с законом, теперь висел в рамочке над его кроватью, и ангел охранял его сон.

Мэтт оставил двигатель включенным и вылез из грузовичка. Определенно это была она.

— Дженни Спарроу!

Дженни обернулась, услышав свое имя. В ту минуту она думала о персиковых пирогах, грязных тарелках и счетах, в которых цифры никак не складывались. Пустяки, конечно, но все-таки лучше, чем навязчивая мысль об Уилле, матери или Стелле. Она сощурилась, глядя на мужчину, который направлялся к ней и махал руками, словно знал ее. Это был тот самый высокий симпатяга, в которого превратился Мэтт Эйвери. Это был тот самый человек, о котором она старалась не думать.

— Привет, Мэтт! — неуверенно прокричала Дженни в ответ.

Мэтт заулыбался и порывисто обнял Дженни, прежде чем успел понять, что делает. Через секунду он осознал, что ведет себя глупо, и отстранился.