Богоматерь лесов - Дэвид Гутерсон

— Здесь начинаю не я, а Пресвятая Дева.

— Осмелюсь с тобой не согласиться. Это улица с двусторонним движением. Ты ждешь Деву Марию, так пригласи ее. Открой ей дверь. Впусти ее. И сними капюшон, радость моя. В доме не носят головной убор, особенно когда к тебе приходят гости.

— Ты же не веришь в Пресвятую Деву, Кэролин.

— Это не относится к делу.

— Я вообще не понимаю, что ты здесь делаешь.

— Я здесь, потому что я люблю тебя, девочка моя. — Она взяла руку Энн и прижала ее к своей щеке. — Не бойся. Я не лесбиянка.

— Я тоже. Я никто.

— Мы просто две девушки, которые держатся за руки. Секс тут ни при чем. Не надо искать здесь подтекст, — сказала Кэролин, обращаясь к охранникам. — Мы просто взялись за руки. Ничего более.

Она силой заставила Энн подняться. Толпа распевала гимн «В этот день, о Пресвятая Дева…» на манер тибетских монахов, что монотонно твердят: «Ом мани падме хум»[20]. Их слиянное пение разительно отличалось от суммы отдельных составляющих хора. «Очень трогательно», — подумала Кэролин. Она обхватила Энн за плечи и нежно привлекла к ее себе. Ее куртка с капюшоном напомнила Кэролин плащ старухи с косой, и это показалось ей забавным.

— Ты такая хорошенькая, — прошептала она, — просто куколка. — Она нежно поцеловала Энн в щеку. — Но тебе не помешает принять душ и прополоскать рот.

— Кажется, я заболела по-настоящему, — ответила Энн.

Они приблизились к алтарю из папоротника, с его безделушками и приношениями. Со всех сторон их окружала огромная толпа, плебс, заполнивший Колизей. Впрочем, Кэролин чувствовала себя больше похожей на верховного жреца майя. Внезапно Энн упала на колени, словно покоряясь невидимой силе, скинула капюшон с видом узника, которому объявили приговор, и вытащила из кармана четки. Все увидели ее юное лицо, изнуренное и бледное. Паломники с радостью обнаружили, что она еще ребенок, что ее волосы подстрижены как у Жанны д'Арк и что она — воплощение смирения и покорности. «Вот она, — вскричал кто-то, — избранница Господа!» Голоса певцов перешли в крещендо. По толпе прокатился возбужденный ропот, она осязаемо содрогнулась, паломники возобновили борьбу за удобные места. Кэролин спряталась за дерево. Один из охранников, мужчина в ярко-оранжевой охотничьей куртке, бросил на нее хмурый взгляд. Она заметила: по рукам пошли ведерки для пожертвований, и люди охотно опускают туда деньги. «Ура! — подумала она. — Или это неподходящее слово?» Сейчас ей было безразлично все, кроме денег. В конце концов, все останется позади. Сколько скверных фильмов заканчивалось тем, что их герои отправлялись наслаждаться жизнью на тропическом солнышке, со смехом потягивая «Маргариту». Кэролин знала, что она из их числа. Конечно, можно было поставить перед собой более осмысленную цель, хотя она, несомненно, была бы куда более унылой. Кэролин понимала, что пристрастие к маслу для загара и диско-музыке стран третьего мира не может заменить основы мировоззрения. Культ плотских утех ведет к эгоизму и безнравственности, он вызывает преждевременное разочарование в жизни и потребность в пластических операциях. Но если выбрать иной путь, ее ожидают мешковатые платья в цветочек и работа продавщицы в маленьком магазинчике где-нибудь в Таксоне или в Бока-Ратон. Куда лучше искать приключений где-нибудь в экзотических местах, где кругом полно молодых лиц, а не среди дочерна загорелых сонных стариков, которых пруд пруди в Кей-Ларго и Палм-Спрингс и которые отправляются на тот свет, почти не портя пейзаж, если не считать оставшиеся после них кондоминиумы и запах масла какао. «Брр…» — подумала Кэролин. Да, фильм может закончиться дождем денег, креслами на пляже и коктейлями, украшенными яркими маленькими зонтиками, но продолжаются ли эти восхитительные фантазии после того, как по экрану пробежали титры и киноманы отправились по домам, чтобы на скорую руку приготовить ужин и просмотреть счета, перед тем как улечься в постель? Что ждет экранную звезду, когда придет забвение и никто не будет видеть, как день ото дня на ее лице появляются новые морщины? «Что потом? — подумала Кэролин. — Старая склочница с увядшим от солнца лицом? Одинокая старая дева с раком кожи?»

Повторив в очередной раз «Радуйся, Мария…», Энн впала в транс. Она замерла, как охотничий пес, конвульсивно содрогаясь, осела на землю, потом наклонилась вперед и застыла в такой позе, точно собиралась нырнуть с трамплина. Это вызвало среди ее последователей настоящую бурю. В этом зрелище было что-то жутковатое, подобное впечатление производит индуистский мистик на доске, утыканной гвоздями, или йог, что свернулся кренделем, закинув ноги за голову. В неестественной, противоречащей законам физики позе девушки было нечто неземное. Она подняла глаза к макушкам деревьев и простерла руки, как Иисус во время Нагорной проповеди. Те, кто стоял рядом, увидели, что у нее хлынули слезы, словно она переживала глубочайшее очищение. Она кивала головой и шевелила губами, поддерживая беседу, в которую была посвящена она одна, время от времени лицо ее вспыхивало. Кто-то выкрикнул: «Аллилуйя!» — и голос из толпы откликнулся: «Дева Мария Заступница, искупи наши грехи!» Мальчики на дереве были так захвачены происходящим, что на какое-то время забыли о своем цинизме. Каждый из них в глубине души задумался, не стать ли ему священником. Оба размышляли о том, что могут попасть в ад, о своих бесчисленных грехах, о власти над покорной, содрогающейся толпой и о том, что духовидица ужасно сексапильна. В экстазе девушки было нечто непристойное: казалось, предаваясь религиозной страсти, она отдается мужчине, Богу, который овладевает ею на виду у всех. Так выглядят вялые, расслабленные модели в журналах, позы которых призваны подчеркнуть их худобу, нескладность, странные, неестественные изломы конечностей, ввалившийся живот, впалые щеки, безжизненные глаза — ни дать ни взять сидящие на героине наркоманки с Сорок второй авеню или Патти Смит на обложке своей первой пластинки «Horses», исполненная жажды сделать людей человечнее и ответственнее, — есть ли что-то более притягательное, чем порок, пятно портвейна на бедре, небрежные пряди волос, асимметричная грудь, родинка на шее и торчащие лопатки? Все это было в Энн. С обнаженной головой, без капюшона, взъерошенная, пылающая и возбужденная, она поднялась на ноги. Сжигающее ее духовное пламя было осязаемым, она трепетала, точно плавясь после соития. Дождь прекратился. Из-за туч показались солнечные лучи. «Свет небесный!» — закричал один из паломников и начал лихорадочно щелкать поляроидом.

— Пресвятая Дева просила передать, — внезапно сказала Энн, — что она рада приветствовать всех, кто собрался здесь сегодня…

— Громче! — выкрикнул кто-то. — В этой глухомани ничего не слышно! Мы не слышим ни слова!

Из-за дерева проворно выскочила Кэролин с мегафоном. Она поднесла его к губам, воскликнула «Оп-ля!», с почтительно-комическим реверансом водевильной актрисы передала мегафон Энн и вновь отступила в сторону.

— Здравствуйте, — тихо сказала Энн. В ее слабом, простуженном голосе не было ничего неземного, он звучал как у старшеклассницы, которая, безумно волнуясь, исполняет трагическую роль в самодеятельном спектакле. При этом Энн хрипела и шмыгала носом. — Если позволите, я начну. Извините, что вы меня не слышали.