Зимняя война 1939-1940 гг. - Гордон Франк Сандер

Вирджиния Коулс тоже злилась на параноидальную и непоследовательную политику финского правительства в отношении СМИ, но хотя бы признавала, что у них на то были причины.

«В написании новостей нам приходилось опираться на лаконичные сводки, которые нам каждый день выдавали в Хельсинки. По поводу боевых действий на суше они редко были длиннее 150 слов. Причиной этого было то, что успех боевых действий финнов зависел от скрытности их передвижений, внезапности их ударов во фланги и хитрости их стратегии.

Они не могли исключить возможности того, что журналисты, знающие их тактику, уедут из страны и неумышленно передадут информацию противнику. Также запрещалось критиковать русскую тактику, так как боялись, что противник извлечет из своих ошибок уроки и поправит их.

Нет нужды говорить, что количество финских войск и их потери никогда не сообщались. Результатом было то, что пресса могла только предполагать».

По правде, финские потери, которые были в разы ниже русских, постоянно росли каждый день. В побитой 3-й дивизии, которая приняла на себя основной удар русского тарана, в некоторых батальонах осталось не более 250 человек. В одной только Сумме финны уже потеряли около 700 человек, большое количество.

Все это скрывалось. Финские потери, даже их грубые оценки, которые журналисты пытались пропихнуть в свои статьи, вырезались невидимыми цензорами в «Кемпе». Цензура просматривала все статьи до того, как их можно было отослать. Родственникам погибших тоже пришлось стать участниками этого заговора молчания: вдовам павших не рекомендовалось носить траур. Однако свидетельства о растущем количестве погибших найти было легко. Можно было просмотреть объявления о погибших в «Хельсингин Саномат» или других газетах и сосчитать кресты. Финляндия истекала кровью.

Не имея информации от правительства, члены корреспондентской тусовки в «Кемпе» в результате стали брать интервью друг у друга, что привело к дичайшим, неподтвержденным слухам. Коулс живописует картину в комнате для прессы в «Кемпе»:

«Комната для прессы в «Кемпе» была переполнена корреспондентами из дюжины столиц мира. Они спорили, сомневались, бурчали, ставили все под сомнение.

Телефон звонил постоянно. На другом конце гостиницы можно было слышать, как они выкрикивали в телефон новости по всей Европе — в Стокгольм, Копенгаген, Амстердам, Париж и Лондон, и даже через Атлантику в Нью-Йорк».

Большинство из этих журналистов имело очень смутное представление о том, о чем же они писали новости, что вполне устраивало финнов.

* * *

На следующий день, 14 февраля, Джеймс Алридж, который освещал события войны с декабря, отправил свою последнюю статью из Хельсинки. Один из немногих журналистов, пользовавшихся расположением финских властей, он только что вернулся с фронта из Суммы. Курганы из русских тел напомнили ему то, что он видел месяцем раньше в Суомуссалми. Австралиец не питал иллюзий и понимал, что советское наступление на линию Маннергейма, которое он только что увидел, являлось самым важным событием войны.

Серьезность военной ситуации, но не масштабы проблем, были подытожены на чрезвычайной пресс-конференции собранной в усадьбе президента на берегу моря. Алридж, становящийся все более и более скептичным по отношению к финскому правительству, тоже посетил ее. На пресс-конференции правительство заверило собравшихся журналистов в том, что линия Маннергейма не прорвана. Алридж в этом сомневался.

Вяйно Таннер, который уже получил информацию о положении дел на фронте, был более осторожен в частном разговоре с репортером-скептиком. «Положение дел на фронте в Сумме — не будничная вещь. Несомненно, это самое крупное и важное сражение всей войны».

Однако Таннер считал, что ситуация не была безнадежной. «Мы оставили несколько важных позиций, — признал он. — Но все позиции, большие или маленькие, важны. Да, по информации, что я получил, русские заняли Сумму, но вы же знаете, какие у них там потери».

Ситуация на фронте стала быстро ухудшаться. 15 февраля Советы возобновили наступление в Ляхде. Хорошо организованные русские быстро преодолели финское сопротивление и пошли на север. Позже в тот же день русские прорвали оборону в еще одном месте на дороге в Кямяря. Стало ясно, что нужно было произвести полномасштабный отход на участке от залива до озера Муолааньярви. Сумму необходимо было оставить. В 15.45 был отдан официальный приказ об отходе на промежуточную линию обороны.

* * *

В статье от 16 февраля Хансон Болдуин, видный военный обозреватель «Нью-Йорк таймс», отреагировал на пока еще не подтвержденный прорыв в Сумме и принизил его значение.

«Несомненно, русские частично продвинулись вперед на Карельском перешейке, в особенности в Сумме, — написал уважаемый колумнист. — Возможно, часть пулеметных гнезд, бетонных и стальных бункеров в той части системы Маннергейма и захвачены, но нет свидетельств о том, что русские достигли основной линии обороны».

Болдуин явно симпатизировал финнами, однако он уже не ставил на них. Если, писал он, русские сумеют взять Сумму и береговые батареи у Койвисто, которые обороняли левый фланг линии Маннергейма, то у финнов начнутся трудности. Но он не думал, что это произойдет. Обычно прозорливый Болдуин отстал от времени, если можно так сказать. На самом деле Сумма уже была захвачена и финны уже отступили на промежуточную линию обороны. В течение недели финнам придется отступить на тыловую линию обороны, и их ключевые позиции в Койвисто падут.

* * *

В то же самое время в Хельсинки сотни финнов, не подозревающие о прорыве обороны частями РККА, стояли в очереди в Выставочный комплекс Хельсинки. Здание должно было использоваться для соревнований по разным видам спорта в Олимпиаде 1940 года. В тот день они стояли в очереди, чтобы увидеть открытие выставки трофейного вооружения. Среди прочих экспонатов это странное шоу включало в себя остатки двух сбитых бомбардировщиков СБ и разные виды советских боеприпасов, включая козырную карту Кремля — ненавистные «молотовские хлебницы», в каждую из которых помещалось шестьдесят’ зажигательных бомб. Они причинили столько бед и разрушений по всей стране. Были и мины, спускающиеся на парашютах, которые применялись русскими в Финском заливе, и только что прибывшие на фронт так называемые «электронные» зажигательные бомбы.

Рядом с бомбардировщиками стоял манекен советского пилота в комбинезоне, с кислородной маской. На этой выставке, которую в первый день посетили 13 000 зевак, также было два советских легких танка, на башнях которых явно были видны пробоины от финских противотанковых пушек. Также на выставке были представлены русские полевые и горные пушки.

Рядом с самолетами для непонятливых посетителей стоял плакат, где было написано впечатляющее количество советских самолетов, сбитых финскими зенитчиками при помощи усердных воздушных наблюдателей «Лотта Свярд». На тот момент сбитых самолетов было 387. Среднестатистический житель Хельсинки мог видеть, что Финляндия все еще побеждает в войне, и эта диковинная выставка только усиливала эту иллюзию.