Малуша. Книга 1. За краем Окольного - Елизавета Дворецкая

Он назвал имя – славянское, княжеское.

– Что? – вскрикнула Малуша.

Ей показалось, он сказал «Святослав». В знатных родах сплошь и рядом бывает, что одно имя носят двоюродные и троюродные братья, дяди и племянники…

– Тебя что, зовут его же именем? – Она сама подалась к гостю, вглядываясь в лицо и дрожа, не в силах принять такое ранящее сходство.

– Чьим? – удивился он.

– Свя… Святослава… – прошептала Малуша.

Казалось, много-много лет прошло с тех пор, как она произносила это имя вслух.

– Я сказал, Берислав! – раздельно повторил он. – Это имя моей матери, Бериславы, дочери Вальгарда.

– А! – с облегчением вскрикнула Малуша.

– А иначе – Бер. Наши варяги меня так зовут. Многие даже думают, что мое настоящее имя Бьёрн – в честь деда Сванхейд. Она сама говорила, что нужно было меня так назвать. И что я очень похож на ее родню из Свеаланда. Ты ведь знаешь, что она внучка конунга Бьёрна из Уппсалы?

Малуша глубоко дышала, стараясь успокоиться. Святослав был не особо-то похож на своего отца, Ингвара, только с матерью в нем видели некое сходство. А разгадка вот в чем: он уродился в отцовских предков из Свеаланда.

Впервые Малуша подумала: если Колосок тоже пойдет в эту родню, то вырастет красивым мужчиной.

– Ну как, у меня достаточно хорошее имя, чтобы ты позволила мне тебя поцеловать?

– Нет. – Малуша попятилась, потом с усилием улыбнулась. – Имя хорошее. Но… я тебя не знаю.

Один раз она уже расщедрилась на поцелуи. И они отравили ее жизнь, будто яд дракона Фафнира.

Бер выразительно вздохнул. Потом подмигнул ей, будто говоря: мы еще познакомимся. У Малуши дрогнули губы, но она постаралась подавить улыбку. Чудный это был парень: он держался с ней как старший родич, и мягко, и властно, но она не могла увидеть в нем дядю! Ему лет-то… двадцать, не больше!

Развернувшись, он пошел к двери. Взялся за ручку, обернулся и слегка поклонился остающимся.

– Карачун, ты сказал! – Он выставил палец в сторону Князь-Медведя, словно записывал это обещание на рунических косточках у самого Одина. – Или я вернусь! – Это обещание он обратил уже к Малуше.

Потом он вышел и затворил за собой дверь. Малуша напряженно вслушивалась, пытаясь разобрать, как он будет собирать свои лыжи и удаляться. Но не услышала ничего.

Колосок заплакал в голос: опять был голоден. Малуша села, чувствуя, что ужасно устала. От всего. От ребенка, от этой темной избы, от бесконечных забот, одиночества. От сожалений и надежд. Перед ней распахнулись ворота обратно в белый свет, но что ей обещает эта перемена – облегчение или еще худшие горести?

Но уже сейчас она знала: раздумья ничего не изменят. Не для того она соткала себе пояс из золотых нитей Зари-Заряницы, чтобы вечно сидеть в этой темной избушке.

Положенное время и сама Заря проводит в подземном заточении. Но наступает ее срок, и она выходит, умытая росой, чтобы вывести на небо дитя свое – Солнце. И никто никогда от начала времен не спрашивал ее – хочет она того или нет.

* * *

Три седмицы до Карачуна тянулись как три года. Плесковские родичи уверяли Бера, что он все сделал правильно. Раз сорочка Малуши у него, то и сама она все равно что уже здесь. Но нельзя так просто взять и выпрыгнуть с того света в белый свет. Нужно подождать, пока преграда истончится и ворота отворятся. А это возможно лишь в священную ночь солоноворота.

Судя по волнению женщин, они верили, что Мальфрид и правда вскоре будет дома. Но Бер дожидался урожая со своего подвига с таким нетерпением, как будто к нему должны были привести невесту. Ута, Предслава, Гостёна и ее дочери опять и опять расспрашивали его о Малуше и ребенке, но Бер мало что мог прибавить к первому рассказу. Не очень-то он ее и разглядел. Плененная дева (ну то есть какая она дева, с ребенком-то?) показалась ему изможденной и не особо красивой, но иного он и не ждал. Ни сама Сванхейд, ни ее дочь Мальфрид, ни ее внучка Предслава большой красотой лица не отличались, хотя женщины были достойные и собой видные. Да и лесная жизнь дородства не прибавит. От облика Мальфрид-младшей ему запомнилось выражение уязвленной гордости и упрямства. Но тем сильнее ему хотелось, чтобы эта загадочная дева… его загадочная племянница появилась из леса и можно было с ней как следует познакомиться.

Дабы скрасить время ожидания, Бер каждый вечер ходил вместе с Улебом на девичьи павечереницы в Выбуты. Причем не Улеб водил Бера, а Бер – Улеба. Живо разобравшись, что к чему, он сам тянул родича к девушкам, уверяя, будто без него стесняется в чужом месте, хотя с одного взгляда на его уверенное лицо было ясно, что это ложь. Будучи учен вежеству, Бер не появлялся в беседе без орешков или мешочка сушеной вишни и всякий раз имел наготове новые увлекательные байки. Рассказал он и про гордую девицу Гюрид, и как пронырливый Хальвдан все же убедил ее не противиться велениям Фрейи, и еще много такого.

О его походе на край Окольного уже все знали и часто просили рассказать. Здесь Бер тоже не ударил лицом в грязь.

– Когда я вошел в то жилище, то сразу увидел – внутри оно намного больше, чем кажется снаружи, – повествовал он, сидя между двух лучин, где его всем было хорошо видно. – Там стоял длинный роскошный стол, покрытый греческими мантионами с золотой вышивкой, посуда на нем была вся из золота и серебра, и угощения всевозможные: жареные рябчики и глухари, веприна с чесноком, зайчатина, оленина с ягодами в меду, печеная рыба, свиные и телячьи головы. За столом сидели двенадцать девушек, и старуха сказала, что это ее дочери. Все они стали мне прислуживать, наливать меда и подавать разные угощения. Но я не притронулся ни к чему на столе, а достал из мешка кусок хлеба и сала, которые принес с собой, и ел только их. Старуха сказала: «Почему ты не ешь нашу еду? Может, тебе не нравится наше гостеприимство?» Но я-то знал, что если проглочу за этим столом хоть крошку, то потеряю память и обрету взамен безумие, и тогда мне придется остаться на том свете навсегда. Я ответил: «Госпожа, я никогда не видывал такого роскошного угощения и столь радушного приема, и все это делает вам большую честь. Но, знаешь ли, если люди едят непривычную пишу, она расстраивает их здоровье, поэтому для меня разумнее будет есть то, к чему я привык». Тогда она сказала, что я, как видно, человек вежливый и разумный, и предложила мне остаться ночевать. Еще она сказала, что я могу выбрать любую из ее дочерей и взять ее себе в жены. А все они были такие красавицы, что невозможно рассказать, и у каждой было на груди золотое ожерелье, на руках – золотые браслеты в виде змеек с красными и зелеными глазами, а на каждом пальце – золотое кольцо…

Веретена замирали в руках дев, увлеченных рассказом. Некоторые даже рот открывали, заслушавшись. Все они с детства много слышали о Буре-бабе, но чтобы в ее избушке бывало такое угощение, да какие-то двенадцать дев, да все в золоте – о таком они никогда не слыхали.

– Но они при этом старались сесть так, чтобы быть ко мне лицом, и ни одна ни разу не повернулась ко мне спиной. Я-то сразу смекнул, что это значит…