Бессмертная и недооцененная - Мэри Дженис Дэвидсон

— Точно, точно. Давай сделаем вот что: Я буду рассказывать тебе страшный секрет обо мне, а ты в ответ сделаешь то же самое.

— Гм…

— Ой, перестань, — уговаривала я ее, — Мы сестры, мы должны узнать друг друга.

Она вертела в руках свой стакан.

— Хорошо. Ты первая.

— Ладно. Гм… Вчера был не первый раз, когда меня пыталась убить кучка капризных вампиров.

Она кивнула.

— Спасибо за то, что поделилась этим со мной.

— Теперь твоя очередь.

— Ах! Когда мне было восемь, Я украла пластиковый свисток.

— Лаура!

Она съежилась.

— Я знаю, знаю. Я так ужасно себя чувствовала потом, когда рассказала об этом маме и своему священнику. Который к тому же был моим отцом.

— Ради Бога, что же такого ужасного в этом признании? Я говорю о на самом деле ужасных, злых или греховных вещах.

— Воровство — это грех.

Я опустила голову на стол.

— Я подразумеваю действительно плохие вещи, а не детскую чепуху. У меня есть что сказать тебе, и я не смогу это сделать, если не почувствую себя немного ближе к тебе.

Ее глаза с любопытством округлились.

— Почему не сможешь?

Потому, что ненавижу рассказывать людям сокровенные вещи о них самих.

— Потому что я должна.

— Хорошо. Почему бы тебе не попробовать начать? — Она погладила меня по макушке. — Отпусти это. Ты почувствуешь себя лучше.

— Хорошо. Ладно. Ты знаешь, что твоя мама — дьявол и… — Ее губы сжались, но я продолжила. — И ты знаешь, как… — подожди минутку. Откуда ты знаешь, что твоя мама — дьявол?

— Мои родители рассказали мне.

— Твоя мама и священник? Я пыталась не глазеть на нее в изумлении, но мне это не удалось

— Да.

— Но как они узнали?

— Она им рассказала. Мне кажется, что она думала, что это будет забавно, что они избавятся от меня. И она … дьявол … явилась мне, когда мне было тринадцать.

Я заметила, что Лаура не говорила "моя мать." Ее губы были так плотно сжаты, что казалось, что они совсем исчезли.

— Она рассказала мне все. И о том, что это моя судьба — захватить мир и о том, как сильно она гордится мной, потому что я не похожа на кого-то кого еще…

Стакан треснул в ее руках. Он был практически пуст, но все-таки немного молока пролилось на стол, и я сильно испачкалась. Между тем, Лаура была очень рассержена.

— А это ее не касается, ты знаешь? Это вообще не ее дело! Это — моя жизнь, и я не верю в судьбу, предопределенность и прочее. Это не имеет значения! Я не хочу быть плохой, меня воспитали совсем по-другому. Меня воспитала не она, а мои мать и отец, и она не имеет права решать, как мне жить моей жизнью, и это так, это так, это именно так!

Это могло бы звучать как обычная антиродительская напыщенная речь от любого подростка, если бы в то время как она кричала ее светлые волосы медового оттенка не меняли бы цвет до глубокого красного, а в больших голубых глазах не появлялся зеленый яд. Я отклонялась от нее так далеко, как только могла, чуть не падая на пол, а она кричала мне в лицо.

— Хорошо, — сказала я. Я бы подняла руки, чтобы успокоить ее, но сделай я это, сидеть мне тогда на заднице на полу в Кафе Карибу. — Хорошо, Лаура. Все в порядке. Никто не заставит тебя ничего делать.

Она немного успокоилась.

— Прости. Я просто… из-за нее я становлюсь такой сумасшедшей.

— Все нормально.

— Я не такая.

— Хорошо.

— Я не буду такой.

— Хорошо, Лаура.

Я с замиранием следила за тем, как ее волосы светлели и светлели до тех пор, пока не вернулись к исходному цвету, а глаза из сощуренных зеленых стали большими и голубыми.

— Я уже говорила это прежде. Я не думаю, что твои родители определяют то, кем ты будешь.

— Конечно же, нет.

Я пыталась осмотреться вокруг так, чтобы она не заметила. Неужели никто не обратил внимание на ее преображение?

— Я не хотела расстроить тебя.

— Это не твоя ошибка.

Она нервно собирала осколки стакана и складывала их в салфетку.

— Я… эта тема для меня довольно чувствительна.

Ладно, я не буду снова обсуждать этот вопрос. Красный, значит, не беспокоить.

— Ммм… еще раз спасибо тебе за помощь вчера вечером. Я не справилась бы без тебя.

Ее улыбка не вернулась.

— Да, я знаю.

— Я должна встретиться с этой женщиной! — задыхалась Джессика.

— Это было нереально, — заявила я, — Совсем, абсолютно невообразимо. Если честно, я даже боялась отвести от нее глаза. Затем она взяла себя в руки и снова стала милой и хорошей как шоколадный пирог.

— Ха. Проявилась ее ужасная волшебная сущность?

— Никакого зла, кроме того, что ее волосы и глаза поменяли цвет. О, и еще она съела больше четырех маффинов.

— Это зло.

— Я знаю! Она все такая же худая как палка.

Джессика вручила Джорджу темно-синий моток пряжи. Мы были в подвале, где она обустроила маленькую комнату со шторами (закрывающими трубы на стенах), матрасами, большим количеством одеял и более чем с шестьюдесятью подушками. Один угол комнаты был полностью занят охапками разноцветными цепочек, связанных воздушными петлями. Джордж умел вязать только такие. Но тот факт, что он вязал и не приносил вред, был облегчением.

Казалось, что он не возражал против присутствия Джессики, которая находилась в его комнате. Хотя мы были осторожны — она никогда не оставалась с ним наедине. Пока я регулярно его кормила, он даже не поворачивал нос в ее сторону. Таким образом, Джессика читала ему, приносила пряжу, пыталась соблазнить его на фруктовый коктейль (которым он пренебрегал), и считала его очаровательным. Он был чистым и самостоятельно принимал душ. Я позаимствовала для него у Марка и Эрика много одежды, но он все равно отказывался носить носки и трусы. Джордж забирал предложенную ему пряжу, снимал с нее бумажную обертку и начинал сматывать ее в клубок.

Я перестала пользоваться Ноксемой (Noxema — бренд, специализирующийся на средствах по уходу за кожей), так как навечно останусь молодой, но вампиры пачкали лица так же, как и все. Маленькие одноразовые влажные салфетки оказались находкой, и теперь я всегда держу их в огромных количествах в своей сумочке.

— Я думаю, мы должны следить за ней.

— Ты разве не поняла этого еще после того, как она применила свое таинственное адское оружие?