Зима Джульетты - Вера Колочкова

– Здравствуйте!.. – бросилась к ней радостно Любочка. – Вы ведь Вероника Антоновна, да?

– Доброе утро. Да, она самая и есть.

– А мы… Мы от вашего сына. Он попросил нас, чтобы мы… – захлебнулась объяснением Любочка, но Вероника Антоновна прервала ее довольно грубо:

– Да знаю я, не надо тарахтеть так громко! Я прекрасно слышу, между прочим. Ну, знаю я про вас, да!

– Откуда? А он сказал…

– Что сказал? Телефон, мол, матушка отключила? Ну да, отключила. А потом обратно включила, делов-то. Как включила, так сама ему и позвонила, минут пятнадцать назад. А вы быстро добежали, однако… Адам сказал, что через часок прибудете. И что мне с вами делать прикажете, гостьи дорогие?

– Да ничего, собственно… Адам просил, мы и пришли… – разочарованно залепетала Любочка, ища взглядом у Юли помощи.

– Ладно, не обращайте на меня внимания, я сегодня не в духе. Бывают иногда такие утренние минуты, когда открываешь глаза и понимаешь, что весь день ни к черту. Старость, зараза… А бывает иногда и наоборот. Просыпаешься и плывешь по дню, будто над жизнью душой летишь. А хотите, я вас чаем напою? Зря, что ли, сюда тащились? У меня в комнате хороший чай есть, настоящий, английский. Мне Адам из Лондона привез.

– Нет, спасибо… – торопливо отказалась Юля. – Давайте лучше посидим где-нибудь, вон в той беседке хотя бы.

– Да ну, в беседке! Если чаю не хотите, тогда лучше меня в лес вывезите, я покажу, куда, у меня там заветное место есть. Надо ж вас использовать как-то, не пропадать же добру. По дорожке я сама могу ездить, а вот в лес, по траве, сил в руках не хватает, боюсь, коляска перевернется на ухабе. Адам обычно меня в лес вывозит, я уж привыкла. Ну что, дамы, вперед?

– Да, конечно! – с готовностью закивали обе головами. – Вы показывайте дорогу, мы отвезем!

– Тогда вот туда! – вытянула старуха перед собой сухую ладонь, указывая направление. – Видите, во-о-он там, далеко, высокую ель, верхушка торчит над деревьями? Это для вас ориентир. Приедем, сами увидите, какая там поляна – просто сказочная! Сядешь посередке, а листья на голову сыплются, сыплются… И так хорошо… Я ведь давно эти места знаю, с юности. Здесь раньше не пансионат был, а военный госпиталь. Так что мне эта полянка каждой травинкой знакома. Ладно, чего уши развесили? Везите!

И замолчала, сложив ручки-лапки на коленях. А Юля повезла коляску по траве, решительно отстранив Любочку. Опрокинет еще…

Полянка и впрямь оказалась сказочной, усыпанной густым слоем листьев самой разнообразной масти. Такие полянки обычно любят художники, выезжающие осенью на пленэр… Все здесь соединилось в гармонии – и деревья по кругу, молодые и старые, и несколько мшистых пеньков, и просвет солнца сквозь выходящую на поляну заросшую высокой травой просеку. Да, здесь у осени было свое лицо, будто она позировала глазу художника, как опытная натурщица.

– Красиво, да? – подняла к ним голову Вероника Антоновна.

– Да, очень красиво… – тихо откликнулась Люба, а Юля просто кивнула из вежливости.

– Здесь и в сорок втором так же красиво было.

– В каком? В сорок втором? – удивленно уточнила Люба.

– Да, милая, в сорок втором… Тогда на этом месте был большой тыловой госпиталь, раненых со всех фронтов эшелонами свозили. Я там работала санитаркой… Молодая была, глупая, едва восемнадцать исполнилось. Мы с Иннокентием, отцом Адама, немало счастливых часов на этой самой поляне провели. И тоже осень была… Я каждую осень сюда приезжаю, сажусь и вспоминаю свою первую любовь. Первую и единственную. Помню, он все говорил, говорил, рассуждал о непонятных мне вещах… А я слушала открыв рот. Боялась дышать. Его ведь с четвертого курса университета призвали, и сразу на передовую попал, и сразу осколочное ранение в ногу, потом хромал всю жизнь… Какой из него вояка был? Да никакой! Из госпиталя вышел – и снова на фронт. Ох, я и убивалась, когда провожала его… Думала, не увижу больше! Даже хотела руки на себя наложить.

Старуха вздохнула, подняла лицо кверху, прикрыла глаза и улыбнулась мечтательно. Потом продолжила тихо, будто сама с собой разговаривала:

– А потом, после войны, он меня сам нашел… Я и не чаяла!.. И родители его были против. А мы все равно были счастливы – вопреки. Ах, как мы были счастливы, какая любовь была! Сейчас такую любовь разве что в старых кинокартинах покажут, да и то вы, нынешние и самонадеянные, махнете рукой презрительно – неправда, мол.

– Нет, что вы, Вероника Антоновна! Это не так! – робко перебила ее Любочка, и старуха замолчала, задумавшись. Потом продолжила грустно: – Я сейчас, наверное, одну неправильную вещь скажу, вы уж не судите старуху строго… А только я думаю, что не имеют права любящие супруги на стопроцентное счастье. Должен быть какой-то изъян, обязательно должен быть! Излишки счастья в это изъян должны улетать, как в прореху! Отдавать надо излишки, не пользоваться ими! А иначе – эгоизм чистой воды.

Люба с Юлей быстро переглянулись, не скрывая легкого недоумения. Старуха усмехнулась, глянула им в лица снизу вверх:

– Что, думаете, околесицу несу, да? Нет, милые мои… В том-то и дело, что счастья в одном роду много не бывает. Если одной паре супругов перепало, надо понимать, что на детях потом отобьется… И поэтому нельзя родителям все себе забирать, нельзя… Мы вот с Иннокентием забрали у сына, теперь уж не вернешь.

– А ваш сын разве не счастлив? – не утерпела с любопытно-сочувствующим вопросом Любочка.

– А тебе все про моего сына вынь да на тарелочку положи, да? – скрипуче рассмеялась старуха. – Ишь, какая прыткая!

– Нет, я не прыткая, что вы… – снова смутилась Люба, опустив глаза.

– Ладно, не сердись на меня, милая. Ты лучше вот что сделай… Подойди-ка вон к тому пеньку, пошарь в листве… Там пакет должен быть… Достань его и принеси сюда. Да осторожнее, там бутылка! Я, грешным делом, люблю здесь посидеть да полстаканчика хорошего французского вина пропустить, чтоб до конца прочувствовать… Чтоб воспарить да полетать над своей молодостью, как баба-яга в ступе. А вы мне сейчас компанию составите! Будет у нас осенний пикник.

Вино было сухое и терпкое, настоящее французское, из дорогих, Юля это сразу отметила. Мельком глянула на этикетку – «Бордо» от Мишеля Роллана, десятилетней выдержки. Любочка, глотнув из пластикового стаканчика, чуть дрогнула плечами, проговорила тихо:

– Ой, кисленькое какое… Горло сводит…

Вероника Антоновна подняла на нее глаза, снова усмехнулась едва заметно. Нет, не саркастически, скорее, с грустью. И заговорила тоже с грустью в голосе:

– А знаете, что самое страшное в старости, девочки? Не болезни, нет. Самое страшное – из времени вылететь. Это когда, к примеру, просыпаешься утром и не можешь понять, какое сегодня число, какой месяц и день недели. То ли вторник, то ли суббота, то ли апрель, то ли ноябрь. И так жутко становится, словно бултыхаешься во времени, как дерьмо в проруби! А потом вдруг вспомнишь и – о, счастье! Сразу будто обозначаешь себя в жизни. А если не можешь вспомнить… Беда.