Заградотряд - Сергей Михеенков

– Ну и пополнение, – кивнул головой Колышкин, – пчёлами, что ль, покусанные?

– Нет, Вань, это нация такая. Монголы. Монголов пригнали. Помнишь, возчик в сельпе был, Николаем звали? Из таких же.

– Вот тебе их и дадут, в твоём взводе самые большие потери. Как на гармоне сыграть – твои, Никанорыч!

– Помилуй бог. Они ж русского языка не знают. Гыр-гыр… Слышишь, как разговаривают? Как ими командовать?

«В гриву-душу», – выругался про себя Мотовилов, поминая недобрым словом и командира полка, и штаб дивизии, и все вышестоящие штабы. Ну оставили бы их, этих, где-нибудь в тылу, при конюшнях или ещё где, а сюда бы обыкновенную маршевую прислали. А нет маршевой, так из госпиталя, выздоравливающих. Хоть бы человек двадцать пять…

– Это кто? – не дослушав доклад сержанта, выкрикнул Мотовилов. Внутри у него всё ходило ходуном, как на пружинах. Ни одна мысль не могла собраться и оформиться в законченную фразу. Такое с ним случалось только в бою, когда приходилось подниматься вместе с бойцами.

– Стрелковый взвод отдельной маршевой роты. Направлен в ваше распоряжение. – Сержант, растерянный, мгновенно побледневший, начал повторять свой рапорт осевшим голосом. – Старший команды сержант Кульбертинов.

– Кто, я спрашиваю? Вы… Кто?!

– Мы, товарищ старший лейтенант, из Якутии. Якуты. – Сержант Кульбертинов стоял перед Мотовиловым, плотно придавив в ноге винтовку с примкнутым штыком. Губы его тряслись от обиды и несправедливости, которую неожиданно обрушил на них командир роты.

– Кто?!

– Ураанхай сахалар, – произнёс сержант Кульбертинов. – Якуты, товарищ старший лейтенант. Очень хорошие стрелки.

– Стрелки? – Мотовилов круто развернулся на каблуках, поискал что-то в пространстве. – Стрелки, говоришь… А по-русски твои стрелки разумеют? А? Или мне их надо ещё языку учить? Под носом у немцев!

– Язык знают не все, товарищ старший лейтенант, а стрелки все как один хорошие.

– Вон, видишь, стожок? – Мотовилов начал приходить в себя. Он огляделся и указал в поле. – Шесток вверху видишь?

– Вижу.

– Стреляй.

Сержант вскинул винтовку, оглянулся на своих земляков и, недолго целясь, выстрелил. Верхняя часть шестка так и отскочила в сторону.

– Видал? Охотник! Кто-нибудь ещё так может?

– Все так могут, товарищ старший лейтенант.

– Любой, говоришь? Вот вы, товарищ боец.

Сержант Кульбертинов продублировал приказ по-якутски.

Боец вышел из строя и сказал:

– Пуля жалко. Немец жди.

– Давай-давай, сынок, покажи, что умеешь. А на немцев у нас патронов хватит.

Боец вскинул винтовку, выстрелил. Пуля сбила самую верхушку шестка. Было хорошо видно, как полетели белые щепки.

Строй одобрительно загудел, лица засияли улыбками.

– Вижу, хорошие стрелки… Только надо помнить вот что: здесь не тайга и не охота, а передовая, и стрелять надо не в зверя, а в человека. Смогут твои охотники, сержант, стрелять в человека?

– Будут стрелять. Только им каждый раз об этом говорить надо. Приказ отдавать.

– Под пулями вам надо полежать, вот что. Тогда быстро поймёте, что немца бить надо без напоминания.

– Им надо приказ. Они его исполнят.

Мотовилов выслушал сержанта, ещё раз посмотрел в поле, на стожок и покачал головой. Подумал: «Ладно, в гриву-душу, хоть какое, а всё же – пополнение. Значит, не забыли о нас».

– Вот что, Кульбертинов, давай список взвода. Разлучать вас не стану. Но командира взвода назначу своего. А ты будешь его заместителем. Веди своих братьев на кухню.

Так в третьей роте появился четвёртый, сверхштатный, взвод. Командиром якутам Мотовилов назначил младшего лейтенанта Старцева.

По тому, как гремело справа и слева, старший лейтенант Мотовилов делал следующие выводы: армия, может, две, а может, три и более дивизий встала в оборону, противник остановлен и теперь прощупывает слабые места по всему фронту. Бросает в дело до батальона с бронетехникой и, если ничего не выходит, отскакивает и затем, делая частную перегруппировку, снова бодает оборону армии. Но где полк? Почему он до сих пор не подошёл? А может, полка уже, как такового, как цельной тактической единицы, уже и вправду нет? Раздёргали полк на отдельные роты, батальоны и полубатальоны, заставили ими вот такие же большаки и просёлки, шоссе и полустанки, чтобы не дать немцам вольным потоком растекаться на восток, в Москве. И бьются теперь эти немногочисленные отряды заграждения, выдыхаются в отчаянных схватках в ожидании подхода основных сил. В таких обстоятельствах судьба его Третьей роты выглядела совсем незавидной. «А чего ты ожидал, бывший полковник, а теперь старший лейтенант Мотовилов, – говорил он сам себе, чтобы хоть как-то примириться с обстоятельствами. – Пополнение тебе какое-никакое прислали, патронов и гранат на разъезде бери сколько хочешь, полком истребителей-противотанкистов усилили, залп дивизиона “катюш” по твоей заявке произвели. Вот и сиди в окопах, укрепляй оборону, совершенствуй систему ходов сообщения, блиндажей. Думай, как дальше держаться. Не забывай при всём при том о партийно-политической работе». На последней мысли, пришедшей в его голову совершенно неожиданно, Мотовилов чуть не поперхнулся. Пусть об этом у Бурмана голова болит, подумал он. И заныло в груди вот о чём: «Оборона-то обороной, и она, конечно же, укрепляется с каждым часом, противник отбит и теперь какое-то время ему не до них, но по тылам ходит группа, а может, и не одна, “древесных лягушек”». Ещё по летним боям и рассказам полковых разведчиков Мотовилов знал, что так немцы экипируют не простую разведку. И повадки у них другие. Тела убитых в лесу «древесных лягушек» по его приказу в расположение привёз старшина Ткаченко. По одежде, экипировке и тому, что при них было обнаружено, Мотовилов сделал однозначный вывод, что это диверсанты. Через штабную рацию артполка связался с военным комендантом Серпухова, сообщил о том, что произошло в ближнем тылу вверенного ему боевого участка, об убитых и о том, что при них обнаружена взрывчатка, пистолеты с глушителями и три пачки советских тридцаток в банковской упаковке, в рюкзаках комплект красноармейской одежды, советские папиросы и спички, бланки командировочных удостоверений.

После той телефонограммы Мотовилов ожидал, что из Серпухова тут же прибудут люди из особого отдела, займутся и убитыми, и теми, кто наверняка сейчас бродит по лесу в их ближнем тылу. Но никто не прибыл из Серпухова для расследования этого происшествия ни сразу, ни потом. И Мотовилов понял, что нужно действовать самому. Ведь это его тыл. И, если что случится, с него в первую голову и спросится. На разъезде вон сколько складов одних только артиллерийских снарядов. Да и роту могут отрезать в два счёта.

Первый взвод заканчивал окопы на отсечной позиции. Часть людей тем временем отдыхала в блиндаже, построенном по всем правилам фортификации. Перекрыли двумя рядами брёвен и замаскировали снопами соломы. Среди работавших на окопах ни Хаустова, ни студента Петрова Мотовилов не заметил и протиснулся в блиндаж. В ноздри ударило душным теплом и запахом давно немытого человеческого тела. И ротный сразу подумал: «Если до вечера немец не сунется, ночью надо истопить несколько бань и хорошенько, может, даже и с парком, помыть роту. Санинструктор уже доложил: бойцов донимает вошь. А старшине надо сказать, чтобы съездил в Серпухов и привёз на всю роту комплект чистого белья, летнего и тёплого. И – мыла. Да и шапки уже пора раздать. А где их взять? Вот пускай в Серпухове и ищет. Там, говорят, швейная фабрика есть. Если не эвакуировалась, то подштанников моим ребятам нашьют скоро», – размышлял Мотовилов, по храпу и сонному бормотанию пытаясь узнать, где спит Хаустов. «С мылом, конечно, будет потяжелей. Но вошь и без мыла можно взять – паром! Пускай и бойцы попарятся хорошенько, и одежду через котлы протащить». Он включил карманный фонарик и первое, что увидел, устремлённые на него глаза профессора.