Блик - Рейвен Кеннеди

– Немного простыла. – Несмотря на то, что швырнула Ходжата, как клочок бумаги, лекарь был очень внимателен, убедился, что у меня есть лекарства, еда и шкуры.

Кег нетерпеливо щелкает пальцами в сторону другого солдата, чтобы тот протянул ему миску за своей порцией.

– Жаль это слышать, – говорит он. – Знаешь, что полезно при простуде?

– Что?

Меня оглядывают карими глазами.

– Есть мою еду, которую я подаю у моего костра.

Я фыркаю.

– Извини. Теперь буду знать.

– Уж постарайся, – важно кивнув, отвечает он. – Тебе уже лучше?

– Намного. – И это правда. Головная боль прошла, горло больше не дерет. Даже кашля нет. Да и ребра, плечо и лицо полностью зажили.

– Хорошо, тогда теперь у тебя нет предлога отказываться от еды. – Он предупреждающе поднимает руку, смотря на стоящих в очереди мужчин, чтобы те перестали подходить, а потом берет из груды железную чашку и пихает ее мне в руки. – Сегодня вечером получишь дополнительную порцию, потому что утро ты пропустила.

– Эй, от твоего завтрака меня круто пронесло. Можно и мне дополнительную порцию? – грубо хохочет какой-то мужчина.

– Нет, – огрызается Кег. – И тебя пронесло, потому что целый день форма на жирный живот давит, – парирует он, и другие солдаты заливаются смехом.

– Вот, – говорит Кег, стуча ложкой по моей чашке и наполняя ее до краев. – Это у тебя задержится в желудке.

– Спасибо, Кег.

Я наклоняю чашку и пью его варево, немножко напоминающее рыбную похлебку. Кег прав: мне и вправду кажется, что еда задержится в желудке, но не в приятном смысле.

И все же выпиваю все до последней капли, потому как в еде я не привередлива, хотя и жила, и питалась последние пять лет во дворце. За непритязательность можно поблагодарить годы моего становления как личности, когда была вечно голодной и никогда не могла наесться досыта.

Закончив, возвращаю ему чашку.

– Спасибо. Было… вкусно. – Очень. Очень вкусно.

Кег гордо выпячивает грудь. Ему отчего-то нравится меня кормить.

– А ты мой самый быстрый едок, Златовласая.

Я застываю и щурюсь.

– Ты с Лу разговаривал, да?

Кег расплывается в улыбке.

– Думаю, она придумала тебе хорошее прозвище.

– Отлично, – сухо говорю я, хотя губы весело подергиваются. Так это непривычно – испытывать к нему дружеское чувство. С Кегом я ни разу не почувствовала себя врагом. На самом деле, даже наоборот.

Наверное, это еще одна причина, почему я его избегала. Каждый раз, когда говорю с Лу, Кегом или Ходжатом, ощущаю себя немного предателем.

– Эй, придурок, долго мне еще ждать ужина? – кричит солдат.

Кег закатывает глаза.

– В этой армии одни нытики.

Я улыбаюсь.

– Увидимся, Кег.

– Завтра, – подытоживает он. – За завтраком.

– Завтра, – обещаю я и отхожу от огня.

Я разминаю ноги, гуляя по лагерю: на земле то тут, то там горят костры, а постоянно звучащие низким ревом голоса напоминают шум моря. Сегодня вечером нет снегопада, воздух кажется чистым и свежим, как бывает только в морозную погоду. Мне нужно подгадать время, чтобы навестить наложниц, поскольку я уже не болею, но…

При мысли о встрече с Мист меня начинает мутить.

Да и Рисса теперь смотрит на меня с почти голодным выражением лица, словно я ответ на ее молитвы. Но, наверное, это лучше презрительных взглядов остальных наложниц.

Нет, сегодня я определенно не в настроении идти к ним.

Вместо этого я бесцельно брожу по лагерю, без энтузиазма пытаясь выведать, где командир держит ястребов, и отчасти поэтому чувствую вину.

Вопреки сомнениям и предубеждениям, мне нравятся Кег, Лу и Ходжат. И это… усложняет задачу. Делает все не таким тривиальным.

Моей совести было бы намного легче, если бы они проявляли ко мне жестокость. Если бы вся армия короля Рота была свирепой и ужасной. Я ждала этого, ждала, что буду мучиться от их откровенной злобы, шипеть от сурового обращения.

Вот только все вышло совсем иначе. Армия Четвертого королевства больше не безликий враг, к которому я могу испытывать ненависть.

Так где же я нахожусь, если не под надежной защитой противника?

Мои встревоженные мысли развеиваются, когда я слышу резкий крик вдалеке.

Нахмурившись, поворачиваю в другую сторону и иду на шум, ускоряя шаг. Когда подхожу к низкому склону, раздается всеобщий клич. Одновременно скользя и упираясь каблуками, взбираюсь по густому снегу и останавливаюсь наверху насыпи.

Внизу, на ровном поле, собралось около двухсот солдат, которых освещает яркое пламя. На снегу нарисован большой неровный круг, в котором сражается группа воинов.

Разбившись по четверо, обнаженные по пояс мужчины бросаются друг на друга с такой жестокостью, что у меня перехватывает дыхание. Некоторые из них покрыты синяками, кровь брызжет им под ноги. Они кружат вокруг друг друга, умело атакуя и нанося удары при первой появившейся возможности.

Кто-то сражается на мечах, кто-то – на кулаках, но с каждым ударом – пропущенным или попавшим в цель, – наблюдатели разражаются радостными криками или проклятиями. На их лицах – рьяный азарт. Когда удар попадает в цель, они топают по снегу ногами, создавая кровожадный гул, от которого дрожит земля, а по моей спине бегут мурашки.

Когда одному из борцов удается провести на животе противника красную линию, я вздрагиваю от хлынувшей из пореза крови.

Спустя секунду кого-то швыряют на спину, от удара снег взлетает в воздух. Один садится на другого, нанося кулаками удары по лицу. Даже отсюда я слышу хруст костей. Чувствую острый железный запах крови, когда она выплескивается из рассеченной щеки поверженного и брызжет на снег.

До сих пор солдаты казались, в общем и целом, смирными. День за днем шли идеальным строем и каждую ночь смиренно разбивали лагерь.

Но увидеть их в бою – все равно что заглянуть за занавес и стать свидетелем их порочности. Я словно вижу то, что скрывается за стеклом. Эти мужчины – тренированные борцы, и возбуждение толпы только доказывает, как на самом деле сильны их кровожадность и склонность к насилию.

В воздухе проносится резкий свист, и драка тут же останавливается. Я нахожу взглядом источник шума – это Озрик.

Он стоит перед толпой, сразу за обведенным бойцовским кругом. Расставив ноги на ширине плеч, он скрестил перед собой руки, на каменном лице выражение властности. Я тут же понимаю, что этим зрелищем руководит он.

Озрик что-то говорит бойцам, заставляя всех восьмерых выйти из круга. Кто-то прихрамывает, у кого-то идет кровь. На их обнаженных торсах полученные в борьбе отметины, щеки порозовели от холода, а губы распухли от ударов. Но они улыбаются. Искренне улыбаются, словно ради забавы готовы разорвать друг друга на части.