Русская любовь Дюма - Елена Арсеньева

Рана оказалась дурная – опасная для жизни… Вот что писал по этому поводу сам канцлер Карл Васильевич Нессельроде дочери своей, графине Елене Хрептович, 1 июля 1851 года:

«Дмитрия лечили четыре лучших хирурга города, трое из них настаивали на ампутации, четвертый был против, и благодаря ему твой брат сохранил руку… Он был готов к худшему и попросил отсрочку на 48 часов, чтобы причаститься и написать завещание. Он вел себя необычайно мужественно… В разгар этих необычайных испытаний здесь появились Лидия и ее мать, чем я был пренеприятно удивлен: они прибыли сюда, как только прослышали о несчастном случае, разыграли драму и попытались достигнуть примирения. Но все их старания были напрасны, и они отбыли, так и не повидав твоего брата… Но я не счел возможным отказать им в удовольствии видеть ребенка и посылал его к ним каждый день…»

Итак, супруги Нессельроде разъехались и зажили каждый своей жизнью. Карл Васильевич поощрял разъезд, однако о разводе и слышать не хотел, прежде всего потому, что внук его, Толли, являлся наследником Закревского, и вовсе ссориться с несметно богатым московским генерал-губернатором премудрый Нессельроде не желал.

Выздоровевший Дмитрий уехал в Константинополь, Лидия вовсю пользовалась своим положением соломенной вдовы: сначала ее милости удостоился князь Воронцов, потом красавец и герой Барятинский, потом кто-то еще, и еще кто-то…

Лидия стала воистину притчей во московских языцех. Слухи о ее похождениях эхом долетали и до Петербурга, причем эхо это было настолько громким, что возмутило даже покой управляющего III отделением и начальника штаба корпуса жандармов генерала Леонида Васильевича Дубельта. Тем более что Лидия устраивала свои «египетские ночи» не одна, а… под присмотром маменьки. Итак, Медная Венера, которой в это время стукнуло пятьдесят пять, была ягодка – даже не опять, а всегда!

Словом, 10 августа 1854 года генерал Дубельт записал в своем дневнике следующее:

«У графини Закревской без ведома графа даются вечера, и вот как: мать и дочь, сиречь графиня Нессельроде, приглашают к себе несколько молодых дам и столько же кавалеров, запирают комнату, тушат свечи, и в потемках, которая из этих барынь достанется которому из молодых баринов, с тою он имеет дело. Так на одном вечере молодая графиня Нессельроде досталась молодому Муханову. Он хотя и в потемках, но узнал ее, и как видно что иметь с нею дело ему понравилось, то он желал на другой день сделать с нею то же, но она дала ему пощечину. Видно, он был неисправен или ей не понравился. Гадко, а что еще гаже, это что Муханов сам это рассказывает. Подлец!»

В сумятице отношений между мужчинами и женщинами всегда найдутся типажи сильного пола, для которых особенную, почти неодолимо притягательную силу имеет отнюдь не добродетель, а порок. И чем женщина порочней, чем более дурная о ней идет слава, тем сильней трепещет мужское сердце в стремлении прибрать ту порочную особу к своим рукам, затащить ее в постель, а иной раз – и повести под венец, чтобы перед людьми и Богом подтвердить свои права на обладание желанной шлюхой.

Именно это желание ощутил князь Дмитрий Друцкой-Соколинский, когда ему перешла дорожку Лидия Арсеньевна Закревская… Перешла, обдав ароматом восхитительных духов и взметнув шлейфом сплетен и слухов, который влачился за ней по обеим столицам. Князь Дмитрий состоял чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторстве и являлся, таким образом, прямым и непосредственным подчиненным графа Закревского, отца Лидии.

Дмитрий, снова Дмитрий! Муж – Дмитрий, любовник – тоже… Ах, кабы знал об этом Александр Дюма-сын, он, очень может быть, несколько изменил бы приведенную выше фразу на такую, например: «Любой поляк зовется Станиславом, все шотландцы Maк-Дональды, и все русские – Дмитрии».

Лидии в это время исполнилось тридцать три, а Дмитрию Друцкому-Соколинскому – двадцать шесть лет. Оба они были отчаянно влюблены (ведь даже Кармен влюбилась в Хосе!), и это быстро стало понятно и ясно всем, даже Арсению Андреевичу Закревскому, который вообще-то не отличался проницательностью ни в чем, когда речь шла о чувствах. А вернее всего, он и сейчас ничего не видел и не понимал, а действовал, как всегда, под влиянием Грушеньки, своей обожаемой Аграфены Федоровны.

Эта дама всегда отлично понимала, какую роскошную карту сдала ей судьба в виде графа Арсения Андреевича. Снисходительный, влюбленный, знатный, богатый, сановный муж – чего еще может пожелать для себя распутная легкомысленная красавица? Конечно, другого такого сокровища, как Закревский, на свете нет, однако Друцкой-Соколинский тоже богат, тоже влюблен до полного изнеможения, вдобавок красив, а главное, покладист, то есть принадлежит все к тому же племени снисходительных рогоносцев, что и его прямой и непосредственный начальник. Невозможно больше Лидии находиться в таком положении, в каком она находится! Нужна какая-то определенность. Ей надо немедленно выйти замуж снова, причем не за такую невзрачную деревяшку, как Дмитрий Нессельроде, а за пылкого красавца, как другой Дмитрий, Друцкой-Соколинский. Но чтобы выйти замуж за второго, нужно сначала развестись с первым…

В те блаженные времена для развода необходимо было два разрешения: святейшего Синода и государя. И еще третье – от генерал-губернатора – на вступление в брак. Закревский отлично понимал, что император никогда не даст Лидии разрешения развестись, прежде всего потому, что стеной встанет Карл Нессельроде, пуще смерти боявшийся скандала в своем святейшем семействе. Синод – ну, понятно, что Синод в данном случае поступит так, как будет угодно государю. То есть с разрешениями на развод – дело швах. А вот с разрешением венчаться… С тем самым разрешением, которое зависело от московского генерал-губернатора лично… Своя рука – владыка!

Конечно, это противозаконно и противно всякой логике – выдать разрешение на венчание уже обвенчанной, уже замужней даме, однако Арсений Андреевич, взятый за хрип железной (вернее, медной!) рукой Аграфены Федоровны, такое разрешение выдал…

В обход Синода. В обход императора.

Венчание состоялось 6 февраля 1859 года в сельской церкви села Шилкино Скопинского уезда Рязанской губернии. И немедленно молодые отправились за границу, подальше от всевидящего глаза и всеслышащих ушей закона.

Правда, не в Париж, а в более теплый Рим. В Париж Лидии больше не хотелось, и она была уверена, что не захочется никогда. Кармен, полюбившая Эскамильо, уже забыла Хосе.

К слову сказать, «Хосе» по фамилии Дюма (сын) довольно долго ждал хоть какой-то вести от Лидии. Ладно, предположим, вся переписка ее перлюстрируется, но хоть окольными путями она может дать о себе знать! Хотя бы засушенный цветок прислать!

Александр, увы, оказался сентиментален… Таковыми же получились и стихи, написанные в ознаменование разлуки с Лидией:

Год миновал с тех пор, как в ясный день с тобою Гуляли мы в лесу и были там одни. Увы! Предвидел я, что решено судьбою Нам болью отплатить за радостные дни.

Расцвета летнего любовь не увидала: Едва зажегся луч, согревший нам сердца, Как разлучили нас. Печально и устало Мы будем врозь идти, быть может, до конца…