Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Он принял их как признание, вырванное у заговорщика на допросе, и улыбнулся, улыбнулся во весь рот, и улыбка взвилась в воздух, как звездчатое знамя.

И тут она услышала эхо слов, которые произнесла сама, заколебалась на мгновение, потом начала сначала на разные лады: «Ты любовь моя, любовь моя во веки веков», она целовала его ухо, словно закладывала эти слова в сейф, и забывалась в объятии, несущем мир и покой, и так они стояли, обнявшись, в темноте, не двигаясь, пробуя на язык эти слова, наполняясь ими, напитываясь на грядущие дни одиночества, мучительных сомнений и великой грусти.

«Любовь моя, любовь моя, — тянули они вполголоса, прижимаясь друг к другу, прячась поглубже в темный уголок театра, чтобы их не нашли, чтобы их больше никогда не нашли. — Любовь моя, я люблю тебя с гордо поднятой головой, любовь моя, я люблю тебя навеки, люблю так, что горю заживо, моя любовь больше всего земного шара, сильнее ураганов и бурь, сильнее сирокко и трамонтаны, сильнее северных и восточных ветров…»

Они прославляли свою любовь, выдумывая для нее имена и даря их друг другу, сочиняя все более грандиозные, все более благословенные слова, слова из драгоценного дерева, из дорогого меха, курили слова-фимиам, рождали слова и клятвы, слившись воедино в темном уголке театра.

И целовались, целовались, и говорили слова, сковывающие их незримыми цепями…

Потом она положила обе ладони ему на губы, чтобы рот его закрылся, чтобы слова из него не разлетелись.

А он проник пальцем в ее рот, чтобы палец пропитался слюной от всех этих слов любви, которые она произнесла, чтобы никогда она не отказалась от своих клятв…

Две ее ладони лежат на его губах.

И его палец пишет слюной на ее губах.

Это была их клятва. Залог любви.

Они услышали, как захлопали кресла, услышали обрывки бесед, шум приближающихся шагов…

Начался антракт.

Они медленно, медленно разомкнули объятия, вернулись на лестницу, он пригладил ладонью волосы, она поправила жакет, они обменялись последним горящим, торжествующим взглядом, толпа людей огибала их, словно живой барьер, и вот они отделились друг от друга и разошлись медленно, с сожалением…

Им больше не было страшно. Они превратились в отважного рыцаря и его даму, которые должны расстаться, чтобы когда-нибудь встретиться, неизвестно где, неизвестно как…

Они разошлись в разные стороны, и каждый нес на теле отпечаток любимого.

«Любовь так прекрасна в самом начале, — подумала Жозефина, — а мы начинаем сначала каждый раз…»

Так они шли, не сводя друг с друга глаз, пока можно было видеть…

Ширли была на месте, ждала. Она сразу засекла сияющие глаза и заалевшиеся щеки подруги и едва заметно улыбнулась. Но сочла благоразумным помалкивать. Лишь лукавый отблеск мелькнул в ее безмятежном взгляде, обращенном на Жозефину.

Жозефина села в кресло. Удобно положила локти на подлокотники, словно стараясь вновь занять свое место в реальной жизни. Потрепала красные помпончики бахромы. Немного подумала. Взяла подругу за руку и крепко ее пожала.

— Спасибо, любимая подружка. Спасибо.

— You are welcome, my dear!

Ширли звучно чихнула, потом еще раз и еще.

— Сейчас умру! — Потом добавила: — И тебя не будет рядом, кто же будет меня выхаживать?

Николас Бергсон ждал Гортензию Кортес: они договорились позавтракать в «Уолсли». Ждал уже двадцать минут и слегка начал нервничать. Пустой стул напротив, казалось, свидетельствовал о каком-то неуважительном к нему, Николасу, отношении, вроде бы его низвели до положения подчиненного. «Тряпка, лакей, тупица! — издевался стул. — Ты забыл, что ли: это ты — арт-директор «Либерти», а тебя водит за нос какая-то девчонка! Shame on you[24]» — «Вот уж правда! Она обращается со мной как с мальчишкой!» — прошипел Николас сквозь зубы, во второй раз перечитывая меню.

Вокруг царило предрождественское волнение с хороводом украшений, иллюминаций, гимнов перед входом в метро, плакатов Армии спасения — из окна он наблюдал за праздничным зрелищем, поджидая Гортензию. Он пригладил рубашку, поправил узел на галстуке, вновь посмотрел на часы, кивнул знакомой за соседним столиком. «Ну и видок у меня сейчас! Очень вредно для моего имиджа… А ведь я ее трахал! Еще этим летом! Ну и попал я с этой девкой! С ней надо обращаться кое-как, только это она оценит. Иначе ей палец покажи — всю руку отхватит».

Он подумал: «Может, встать и уйти?» Поколебался, дал ей еще пять минут и обещал себе быть с этой оторвой как можно холоднее.

Отношения с Гортензией представляли для него головоломку. То она ластилась к нему, мурлыкала нежным голоском, то смотрела с холодной иронией, словно удивляясь: это еще кто такой? Один раз он обронил в досаде: «В конце концов, мы были любовниками, ты что, не помнишь?» Она окинула его ледяным взглядом: «Вот забавно, я пытаюсь вспомнить, но никак не получается! Не слишком приятно для тебя, да?»

Он никогда ни в ком не встречал столько равнодушия и высокомерия. Эта девушка способна прыгнуть с парашютом… без парашюта. «Нужно признать, — подумал он, вновь взглянув на часы, — что она так ведет себя со всеми. Весь мир у нее в лакеях».

Он вздохнул.

«Хуже всего, что по этой причине я здесь жду ее как идиот…»

Ровно в тот момент, когда он собирался встать и бросить на стол салфетку, Гортензия рухнула на пустой стул. Ее шикарные каштановые волосы, сверкающие зеленые глаза и ослепительная улыбка излучали такую радость жизни, такой здоровый аппетит, что Николас Бергсон поневоле восхитился и умилился. Какая же она красивая! Шик и блеск! На ней было драповое черное пальто в талию, рукава она слегка завернула, демонстрируя «Ойстер Ролекс» на запястье, бежевые джинсы — «Бальмен» за девятьсот восемьдесят фунтов, — отметил он, — черная кашемировая водолазка и сумка из телячьей кожи «Гермес».

Он поднял бровь и поинтересовался:

— Откуда такая роскошь?

— Я нашла сайт в Интернете, где можно брать в аренду любые вещи на месяц. За какие-то гроши! И видишь, добилась успеха, ты сразу обратил внимание. Ты со мной даже не поздоровался, в твоей головешке законодателя мод сразу пронеслось: «Вау, какая шикарная!» Ты такой же, как все, тебе легко пустить пыль в глаза.

— И как это происходит?

— Подписываешься на услугу, оставляешь некоторую сумму в залог и — крибле-крабле-бумс — берешь поносить все что хочешь. И ты одета как принцесса! На тебя оборачиваются, смотрят с почтением, тебя превозносят! Ты уже выбрал? — спросила она, пробегая глазами меню.

— У меня было время сделать выбор, — проворчал Николас. — Я меню уже наизусть выучил.

— И что ты будешь? — тотчас поинтересовалась Гортензия, не обращая внимания на холодность собеседника. — О, точно! Я знаю, что хочу. Ты не мог бы позвать официанта? Я умираю с голоду!