Ловцы душ. Исповедь - Елена Богатырева

Он отыскал что-то вроде местной больницы. Большой бревенчатый дом был украшен красным крестом. Понаблюдал немного. Из дома вышел мужичок с перевязанной платком челюстью. Значит, он не ошибся. Еще через полчаса из дома вышел мужчина — статный, подтянутый, веселый. Огляделся по сторонам, сел на крыльцо и закурил. Он выкурил две папиросы, когда из-за угла соседнего дома показалась женщина — высокая, тонкая, в очках. По плечам рассыпались рыжие вьющиеся волосы. «Мелким бесом» вьющиеся — сказала бы его тетушка.

Мужчина улыбнулся ей. Они о чем-то немного поговорили. Потом из-под крыльца он достал кусок старой мешковины, развязал его, достал что-то и снова, завязав, положил под крыльцо. Да еще соломы сверху набросал. Мужчина закрыл дверь на ключ и вскочил на лошадь, помогая женщине устроиться сзади. Она крепко обхватила его за талию и прижалась щекой к спине. «Значит, на ночь здесь никто не остается», — обрадовался Данила.

Дождавшись когда стемнеет и в ближайших домах погаснут последние огни, он подтащил Петракова к дому, вытащил деревянную доску, которой было забито одно из задних окон. Втолкнуть Петракова в узкое окно оказалось задачей нелегкой. Три раза у него ничего не получалось, пока он не догадался прислонить его снизу к стене, влезть наверх и тянуть уже из дома.

Данила волновался. Собаки в соседних домах заливались лаем. Не ровен час выйдет кто-нибудь посмотреть — на кого они так ополчились. Он уложил Петракова на кушетку, стоящую рядом со шкафчиком с медикаментами, и сел рядом. Завтра Петракова непременно найдут и обязательно спасут. Он когда-то слышал, что, если человек не может сам есть, ему делают специальные уколы, которые заменяют пищу. Познания Данилы в медицине были ничтожными, но к медикам он всегда относился с трепетом: верил в их всемогущество. Петраков будет жить. Пусть вот так — как растение — бессмысленно и безмозгло. Пусть пока так. Может, потом, через некоторое время, он и придет в себя.

Голод сказался неожиданно, скрутив его приступом острой боли под ложечкой. Пора было заканчивать и уносить ноги. Завтра утром, когда Петракова найдут, кто-нибудь из местных обязательно вспомнит, что похож он на одного из ребят, которые приехали сюда отдыхать и считались пропавшими в горах. Чего доброго, снова начнутся поиски. Тогда ему придется искать новое укрытие…

Он осторожно выбрался из окна, пристроил доску так, чтобы Петраков не смог ее ненароком выбить и выбраться. Проклятущие собаки снова завыли и затявкали со всех концов, а одна, вынырнув из темноты, принялась кружиться вокруг него с громким лаем. Он и руками на нее махал, и палкой кинул, и подозвать пытался — тявкала как заведенная, не обращая внимания на все его потуги.

Пробираясь мимо крыльца, Данила вспомнил, что мужчина давеча что-то прятал под крыльцом. Не посмотреть ли? Вдруг пригодится. Он сунул руку вниз и нашарил под ступеньками мешковину. Дрожащими руками развязал. Мысль была одна, хотя и безумная, конечно: может, что-то съестное. Но в мешковине оказалась только сухая трава. Он тщательно мял ее пальцами, надеясь, что в ней что-то спрятано. Но ничего не нашел. Тогда он решил, что трава, должно быть, целебная и, может быть, ее нужно хранить в прохладном месте, потому-то доктор и не держит ее в душной избе. А раз целебная, нужно отсыпать себе немного. Или даже опробовать прямо сейчас — в желудке от голода жгло как огнем.

Данила попробовал траву на вкус. Оказалось — ничего, не противная. Он пошел к лесу, на ходу доставая из кармана щепотки травы, и долго жевал каждую порцию. Во-первых — тоже пища. Ведь едят лошади траву — и ничего. Во-вторых, он скоро заметил, что спазмы в желудке прошли и напряженные мышцы расслабились, отчего его охватило несказанное удовольствие. Он возвращался сквозь ночь размашистым шагом, пока путь его лежал по полю, испытывая потрясающий прилив сил. Он забыл про усталость и голод, а сердце его стучало ровно, ритмично и гулко, как барабан.

«Раз-два, раз-два», — повторил он за ним вслух и осекся. С чего бы ему разговаривать с самим собой? Даня попытался припомнить, чего так опасался всего несколько минут назад, отчего так страдал. И не мог припомнить. То есть умом понимал, что опасался людей, но не мог понять почему; соображал, что страдал от того, что остался один, но теперь его это совсем не печалило. Он размашисто двигал руками и, исполненный радостной какой-то отваги, шел прямиком через лес, обдирая одежду о невидимые сучья. Ему хотелось смеяться и петь, и он шел, смеялся и орал песню во всю глотку…

* * *

Утро он встретил мокрым от росы и окоченевшим от холода. В голове упорно кружили лишь глупые обрывки вчерашних песен. Он поднялся, и тут же зашевелился соседний куст. Тощая пегая собака выбралась оттуда и залилась радостным лаем. Тогда-то он и вспомнил все: вчерашний жуткий день и свой безумный поход, который он предпринял поздно ночью, продираясь через непроходимые заросли в неизвестном направлении.

Данила огляделся и прислушался. Место было незнакомым. Но вдали шумела река, он был почти уверен, что слышит ее. Швырнув в собаку палкой, он отправился на голос воды.

До реки он добрался достаточно быстро. Пегий пес перебежками следовал за ним, поджимая хвост. Едва Даня оборачивался, пес кидался к кустам и скалил оттуда зубы. Подходить ближе он явно не был настроен, но и не отставал от Данилы.

Пить хотелось до одурения. Он долго не мог оторваться от воды. Пес с явным удовольствием лакал воду неподалеку. Река была все та же — Шала — но, где он теперь находится, Данила так и не понял. Ветра не было, но на мгновение ему послышался шорох. Он быстро шмыгнул в заросли кустарника и затих. Через секунду пес лег рядом.

К реке спустилась молодая женщина. Красивая. И, похоже, не здешняя. Здешние не шляются бесцельно по лесу. К реке — так с бельем, в лес — так с корзиной. А эта шла улыбаясь без всякой цели и щурилась на солнце. Даниил крался за ней долго, пока она не ступила на широкую открытую поляну. Вдали показался большой одинокий дом. Вокруг дома — небольшой низкий забор. Кажется — огород. Пожалуй, это для него выход. Вот только нужно дождаться темноты…

Делая по дороге заметки, чтобы снова не заблудиться, Данила вернулся к реке. Очень хотелось искупаться. Он скинул с себя одежду, доплыл до середины и оттуда вдали увидел знакомый утес, нависающий над лесом. Если идти вдоль реки, можно обернуться за несколько часов. Данила выбрался на берег, оделся и пошел к дому. Пес шел теперь рядом, и хвост калачом лежал на его спине…

В доме пес обнюхал все углы, отыскал тушку кролика в котле, впился в нее зубами и зарычал, не рискуя, однако, вытащить. Данила только махнул рукой, и пес со знанием дела принялся грызть протухшее мясо. Запах в доме стоял невыносимый, и Данила, прихватив альбом, выбрался на поляну. От вчерашней безумной ночной радости не осталось следа. Напротив, все краски дня словно потускнели, а на сердце давила невыносимая тоска. Странная трава, размокшая и разбухшая, все еще лежала у него в кармане. Попробовать, что ли, еще? В животе урчало и горело, словно кипятка туда плеснули. Но пугало, что трава отнимала разум. Так и до утеса недалеко. Данила вспомнил вчерашний полет Бориса и застонал. Теперь он остался совсем один. Без всякой цели. С ноющим и не проходящим чувством вины.