Неизвестность - Алексей Слаповский

Я начал ее убеждать в глупости ее поступка, но она плакала и говорила:

«Эти тетради погубят тебя и нас с Антоном. Началась война, теперь все будет по-другому».

«Не отговаривайся, ты спрятала, когда еще не было войны».

«И без войны нельзя этим заниматься. Ты же все записываешь».

«Не все, а некоторые факты».

«Вот и я о том же, факты. А факты нельзя записывать. Если бы было можно, это было бы в газетах, а там ничего такого нет. В жизни одно, а в газетах совсем другое. Вот зимой поезд сошел с рельсов под Анисовкой, люди погибли, все об этом знают, но ни одна газета не написала».

Я объяснил, что она и раньше должна была понимать, а особенно теперь, когда пришла война, что газеты не имеют права отражать наши отдельные недостатки и давать козыри врагам. Об этом надо не писать, а конкретно разбираться, что, кстати, и было сделано, и я тоже принимал участие. Но об этом, между прочим, не стал писать, хотя мог бы, потому что газеты одно, а личный дневник – только для себя. И, может быть, для потомства.

«Еще хуже. Значит, наш Тоша прочитает, как у нас с тобой было. Думаешь, ему будет приятно? И про меня, и про Тасю твою, и все эти твои истории? Да еще смеяться начнет, что ты пишешь человеку, которого и на свете не было!»

«Его не было, а его автор был. Он про себя писал. И обращаться можно к кому угодно, в литературе это сплошь и рядом, а я, когда придет время, буду заниматься литературой, как Островский, так что для меня моя тетрадь – материал! Ты сама-то вот к богу обращаешься, которого уж точно нет, и ничего?»

«Я не для литературы обращаюсь, а для жизни. А бог и так мои мысли знает. А твои мысли, если узнают, кому не надо, сделают неправильные выводы, ты этого не боишься?»

«Бояться должен, кто врет и лукавит, а мне бояться нечего!»

«Как раз кто врет и лукавит, ему нечего бояться, странно, Володя, что ты такой умный, а этого не понимаешь».

«Ну, спасибо, что дураком не назвала».

«Ты умный, да. Auch gescheite Hähne frisst der Fuch[49]», – сказала она по-немецки.

Я рассердился:

«Кого ты лисой считаешь, советскую власть, что ли?»

Я не запомнил других подробностей, но ругались и ссорились мы долго. Стыдно было, что в такой день занимаемся такими вещами. Но отдать тетради она отказалась наотрез. И обидела напоследок:

«Может, ты меня на допрос вызовешь в вашу контору? И какие-нибудь особые меры применишь? Или давай в ссылку меня – как твоего отца!»

Тут мы окончательно разругались.

Спали врозь.

На другой день у военкомата была огромная очередь добровольцев, желающих отправиться на фронт. Я пришел к ВНС и сказал, что хочу попасть на фронт и прошу мне в этом посодействовать. Но он ответил, что это не в его компетенции, нужно подать рапорт по начальству. А начальство – он, то есть через него. Он перешлет, и мы будем ждать решения. А пока много текущей работы. Может быть, никакого дополнительного призыва и не будет, нападение отобьют наши кадровые регулярные войска, без помощи запасников.

Но мобилизация все-таки была объявлена. Много молодых немцев, в том числе уже служивших, хотели воевать, но военкомат тормозил и ждал каких-то указаний. Была некоторая неразбериха. Кого-то отправили, а потом вдруг вернули, кому-то сразу же приказали разойтись по месту жительства. Некоторых направляли к нам для беседы и выяснения причин такого желания воевать. Большинство, по-моему, были патриотами нашей общей Родины, я давал им благожелательные характеристики. Но у военкоматов свои предписания.

Характерно, что у многих было настроение радости. Мы были уверены, что война быстро и победоносно кончится. Я и сейчас считаю, что долго это не продлится и временное отступление – для концентрации наших сил. И то, что завтра отправляюсь на фронт, как и другие, тому подтверждение: свежие силы навалятся и покончат с войной.

Но я забежал вперед.

Пока я ждал решения, у нас начались передвижки. В конце июля прибыл ГВВ[50], теперь он нарком, а ВНС перешел в его заместители. Приехали и другие сотрудники НКВД. Меня перевели на архив, привлекали быть переводчиком.

С Фаей отношения выровнялись, хоть и не до конца. Будто черная кошка пробежала между нами. Грустно было сознавать, что близкий человек что-то от тебя таит, ушел в какие-то свои мысли.

С этими неопределенными настроениями мы прожили июль и почти весь август, напряженно следя за обстановкой на фронте. Я просил ГВВ передать повторно запрос насчет отправки меня на фронт, но он посоветовал обратиться самому. Что я и сделал.

Тут пришло секретное Постановление ЦК ВКП(б) и СНК о переселении немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей. С ним ознакомили партийный и советский актив и, конечно, нас, сотрудников НКВД.

У меня поднялась буря чувств и мыслей, я не знал, что думать. Я даже не мог посоветоваться с Фаей, не имея права разглашать документ с красным грифом[51].

С одной стороны, я знаю по опыту своей работы, что антисоветские настроения у наших немцев есть. С другой, много немцев, рожденных после революции, как и я, преданных советской власти, готовых ее защищать до последней капли крови. Объяснение одно: наше государство подстраховывается, опасаясь диверсий изнутри. И ведь будут не ссылать, а переселять туда, где они и так издавна живут, – на Северный Кавказ или в Сибирь. Главное сделать это по-человечески, дать возможность взять скот и инвентарь, чтобы устроиться на новом месте. И как быть со смешанными семьями? К примеру, эта проблема не коснется меня – и в силу моей службы, и в силу того, что я русский по отцу и я глава семьи. А если муж и отец – немец, а жена русская, а дети полукровки?

Я задавал эти вопросы ГВВ, он ответил нервно, что его это уже не касается, он отбывает к новому месту службы.

Одновременно с постановлением прибыли войска НКВД.

28 августа вышел Указ Президиума Верх. Совета СССР о переселении. Уже официально. Я в этот день был на улице, на базаре, в других местах, и меня неприятно удивило, что многие энгельсцы открыто радуются, говорят: «Давно пора прогнать проклятую немчуру». Некоторые и раньше недолюбливали немцев, живущих в общей массе обеспеченнее и опрятнее. Они не понимают, что это из-за того, что у колонистов всегда были спаянные религиозные общины, а община дает людям хороший положительный настрой и ориентировку на примерных своих членов. Жаль, конечно, что за этим стоит религия, но сам коллективизм, который при этом проявляется, доказательство пользы коллективизма как такового. Если бы их объединяли идеи социализма, а не выдуманные, цены бы им не было. Но они уже начали этот путь, образовав колхозы, и, я думаю, сумеют его продолжить в любых условиях.