Портрет с одной неизвестной - Мария Очаковская

– Или, девушка, я иду к вашему хозяину, или таки вы мне сообщаете, кто вас учил устному счету.

Вот и разговорились. Эдик сразу ей понравился. Взгляд у него был веселый такой и в то же время ласковый. Кажется, все-все про тебя понимает и жалеет. Это уж потом она разобралась, что взгляд у Эдика все равно, что орудие труда. И вообще, про многое другое тоже поняла. Эх, Эдя, Эдя…

Нет, надо со всем этим кончать. Ничего, пробьемся. Еще молодая, красивая, и мужиков вокруг всегда до фига и больше. Да взять хотя бы Вадика, как он недавно соловьем заливался, каких только комплиментов ей не говорил. Хотя он тоже, конечно, козел…

Но каждый раз, когда появлялся Эдик, Светка бежала к нему как собачонка и делала все, что он ни попросит – врала, притворялась, изображала из себя не пойми кого. Еще спасибо, из собеса уволилась без скандала. Трудовую отдали. Достало, блин, все. И Эдик особенно.

А в последнее время у него вообще чердак снесло. Темнила хренов. Светка злилась, скандалила, обижалась, но потом запсиховала и, подождав для порядка еще день, решила все-таки приехать к нему сама.

Эдик жил в Измайлове и, кроме Светки, адрес свой никому не давал, не доверял – предпочитал делать дела на нейтральной территории. Светке он врал, что эту самую сталинскую двушку на 9-й Парковой он снимает, мол, хозяйка сдает ему только одну комнату, а в другой хранит свои вещи, и поэтому она всегда закрыта. Но она, Светка (нечего ее за дуру держать), улучив момент, заглянула к нему в паспорт и выяснила, что в этой квартире он прописан. Жучара, блин, он и есть жучара, ничего здесь не добавишь.

Светка уже хотела войти в подъезд, но забыла код и, порывшись в сумке, достала записную книжку. В эту минуту открылась дверь, из дома вышла девчонка с таксой на поводке. «Ну, прям как я, – с тоской подумала Светка, провожая взглядом собачонку, отозвавшуюся в ее душе тяжелым набатом, – вот приду сейчас и все ему, гаду, выскажу, и про деньги, и про квартиру, и про то, что ишачу на него, паршивца, полтора года. С меня хватит! Достал! Пусть отдает, что должен! И пошел он в жопу со своими раскладами!»

Подойдя к двери, она сначала потянулась к звонку, но, передумав, азартно достала из сумки ключ.

В коридоре было грязно и чем-то воняло. «Пусть теперь сам свой срач за собой убирает», – со злостью подумала Светка и громко позвала:

– Эй! Алё!

На кухне работал телевизор. Эдик сидел в комнате на диване, скрючившись, облокотившись о высокий подлокотник. Вид у него был до того несчастный, что Светка специально от него отвернулась, чтобы не расчувствоваться и не потерять боевой настрой.

– Алё, Таймыр! – снова окликнула его она. – Ну и вонища у тебя! Че, плохо тебе, что ли?

Она деловито прошла через комнату, открыла окно и раздернула занавески. «Врешь, не разжалобишь! Знаем – проходили!» – на всякий случай подбодрила она себя, но, поскольку Эдик упорно молчал, не выдержала и, подойдя к нему, тронула за плечо… но тотчас отдернула руку. Плечо Эдика было холодным как камень. А сам он, медленно, все так же согнувшись, сполз по спинке на диванные подушки и уставился на Светку пустым остановившимся взглядом.

– Бли-и-и-н, Эдя, ты чего? – протянула Светка. – Что же это? Как же? Эдя? – на глаза навернулись слезы. – А мне-то… а я-то как?..

Вдруг за спиной заскрипела и хлопнула дверь. Светка притихла, прислушалась. Слезы мгновенно высохли. Нет, ничего. Вроде тихо, только на кухне продолжал бубнить телевизор.

– Кто тут? – посидев минуту, тихо спросила Светка, сердце бешено стучало. – Кто тут есть?

Она потихоньку отодвинулась от мертвого Эдика и затаилась.

Подождав минуту-другую, она осторожно выглянула в коридор. Скрипучей оказалась дверь в ту самую комнату, которую Эдик всегда держал на замке. «Что же ты там прятал?» – не успела подумать Светка, как дверь снова скрипнула, и тут же порыв ветра с силой распахнул ее. Ну, если тут кто и был, то уже давно ушел. И она на цыпочках подошла к запретной комнате и заглянула туда. Пахло нафталином, пылью, в страшном беспорядке повсюду валялись какие-то вещи, бумаги, тряпки, битая посуда. Окно в комнате было раскрыто настежь. Ворвавшийся с улицы ветер дунул прямо в Светкино лицо.

– Что же это я? Вот дура! Зачем? – спохватилась она и побежала в коридор, потом на кухню, в комнату. – Где моя сумка? Надо уходить отсюда. Скорей.

Сумка оказалась на плече. Светка проверила ключи и уже совсем было собралась уносить отсюда ноги, как вдруг в последний момент взгляд ее упал на диван. Там по-прежнему с каким-то униженным видом лежал мертвый Эдик, Эдик Лейчик, за которого она так мечтала выйти замуж, с которым спала, которого даже, наверное, любила. Когда ее рука медленно потянулась к телефону и набрала короткий номер, Светка знала, что делает это напрасно.

Ура! Наконец-то дома. Родная уютная квартира, зеркало-консоль, книжный шкаф, старый, еще папин письменный стол с зеленой лампой, на стене фотографии Батамы, молодой, улыбающейся с Галлией Шугуровой, строгой и серьезной, в коллективе врачей. Как хорошо, что она сейчас в санатории. И вся эта история ее не коснулась! Ленькин взгляд скользит по удобному мягкому дивану с наброшенным пледом, по любимому телевизионному креслу с маленькой скамеечкой для ног.

Все вроде бы хорошо. Нет больше больничной палаты, лечащего врача, вонючей столовки и вредной, больно делающей уколы медсестры, все хорошо, но почему-то неспокойно…

– Вот чего так хотелось всю эту чудовищную неделю, – произнес Леонид вслух. – Кофе. Горячего, крепкого, пахучего эспрессо! Какое счастье, что я – дома.

Ленька пошел на кухню. Там было душно. Машинально заглянув в холодильник, он обозрел скудные запасы: банка анчоусов, мумифицированный кусок швейцарского сыра, прокисшие сливки и бутылка французского шампанского. Не густо. Он подошел к окну, открыл форточку. Давно надо было кондиционер купить! Вот, всегда так. То времени нет, то денег жалко.

Минуту-другую гудела кофемашина, наполняя миниатюрную, костяного фарфора чашечку густой ароматной жидкостью. Ленька взял чашку и уютно расположился в бабкином кресле. «Хорошо, что хоть ее нет. Ей все это совсем ни к чему», – подумал он. Взгляд его остановился на висящем над столом небольшом масляном пейзаже. Золотые купола Софии Киевской на фоне темного грозового неба Леньке очень нравились. И не только потому, что это был подарок Вита, который обычно его знаками внимания не баловал. Пейзаж действительно был симпатичный, с настроением; уж в чем-чем, а в живописи Вит разбирался, в отличие от Леньки он искусствовед как-никак. Леньку как раз всегда раздражали, хотя вида он не показывал, нудные и пространные рассуждения приятеля об искусстве. «Философская лаконичность живописи Кандинского, емкие обобщенные образы… трансцендентное понятие в имманентной среде». Вспомнив о Викторе, которого все без исключения почему-то называли просто Вит, Ленька поднялся и подошел к зеркалу. На загорелом лице синяк уже был почти не виден. Ленька поправил волосы и сразу, отдернув руку, поморщился от боли. Шов на затылке еще саднил. На выбритом участке появился короткий ежик. Хорошо хоть всю голову не обрили и волосы длинные, почти ничего не заметно.