Тайна пансионата «Уют» - Владимир Колабухин

— Ничего. Только вам вчера не всё сказала.

Ракитин выжидающе смотрел на неё и молчал.

— Понимаете, вчера у меня как-то всё из головы вылетело. Растерялась немного от ваших вопросов об Ирине. При чём тут, думаю, её зубы? А потом всю ночь не спала.

Девушка подняла на него встревоженные глаза:

— Знать, беда с ней случилась, коль вы так горячо о ней расспрашивали? Вам поэтому так и важно, у кого она лечила зубы?

— Очень важно, Катенька, очень! — вырвалось у Сергея. — Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь.

— Нет-нет. Рассиживаться мне недосуг, — замахала руками девушка. — Я ведь с работы ненадолго отпросилась. Вы просто запишите фамилию. Я ночью вспомнила её: Малявин. Зубной техник Малявин.

Сергей схватил авторучку.

— Так… Записываю.

— Мне о нём Ирина рассказывала. Жаловалась, что зуб ей плохо сделал. Болит, мол, не переставая. А технику рекомендовала Ирину его племянница. У нас работает — Лиза Мотылькова. Вот вы с ней ещё раз и поговорите. А я уж пойду… До свидания.

Сергей был готов расцеловать эту милую толстушку за её сообщение. Он почтительно проводил девушку до двери. Как только Катя вышла, Сергей подошёл к окну. Было уже за полдень. Жара на улице спала. От реки тянуло прохладным ветерком. На потемневшее небо наползали тучи, одна за другой сверкали молнии. Вот-вот мог хлынуть дождь. Но Ракитину уже не сиделось в кабинете. Его вновь охватило рабочее возбуждение. Натягивая на плечи пиджак, он торопливо прикидывал план действий: «Сначала в сберкассу к Лизе Мотыльковой, потом — к Малявину…»

Комната, где работал Малявин, была большая, с высоким потолком, плотными шторами на окнах и огромной бормашиной с креслом. В воздухе стоял запах эфира, что ещё больше усиливало сходство комнаты с врачебным кабинетом.

Заинтересовал Ракитина и хозяин квартиры: узкоплечий коротышка. Водянистые глазки на продолговатом лице тоже маленькие, масленые. И голос тихий, елейный. Мол, ничего не знает и сказать ничего не может. Этакий седенький благообразный старичок. Но за его елейностью Ракитин разглядел тревожную насторожённость.

Сергей уселся в кресло бормашины и не собирался покинуть его раньше, чем получил бы исчерпывающие ответы на все вопросы.

Малявин растерянно прошёлся по комнате, потом остановился рядом с креслом и мягко повторил:

— Клянусь вам, молодой человек, я не знаю никакую Тимошкову.

— Не может быть. Её к вам Мотылькова приводила, ваша племянница. Составила, так сказать, протекцию. Ну, вспомнили?

Малявин пожал плечами.

— Зубы я лечу, это правда… А вот протезами, извините, не занимаюсь… Тут какое-то недоразумение вышло.

— Что же, очную ставку с племянницей устраивать? Я ведь только от неё.

— О, это ничего не даст. Как, вы говорите, фамилия? Тимошкова? Не припоминаю. Может быть, и встречались. Камни, например, снимал. Вот если бы с ней самой повидаться.

— А фотокарточка вас устроит?

— Нет-нет. Только не фотокарточка, — крутнул головой Малявин. Ракитин озадаченно взглянул на него.

— Да, да… Мы, знаете ли, не помним лица, мы помним рот клиента. Вы покажите рот клиентки, и я вам скажу. — Малявин притворно улыбался, сложив на животе маленькие пухлые ладошки.

— Кстати, — вкрадчиво добавил он. — А зачем вам понадобилось знать, была ли у меня Тимошкова? — Он явно чего-то боялся.

— Дело вот в чём, — коротко ответил Ракитин, — её убили.

Малявин испуганно отшатнулся.

— И ваши показания очень важны для нас, — продолжал Сергей.

Малявин растерянно осел на стул. Некоторое время он сидел молча. Наконец поднял голову и через силу выдавил:

— Да… Я знаю Тимошкову.

— Вы лечили её?

— Не её, а зубы. Вернее — зуб. Он у неё совсем выкрошился. Оставался один корень. Ну, я и поставил новый.

— Из какого материала?

— Тимошкова просила сделать золотой зуб. Принесла колечко. Да вам, наверное, всё известно. Каюсь — согрешил. Вместо зуба поставил просто коронку.

— Какую? Из золота?

— Да.

«Вот хлюст! — внутренне негодовал Ракитин. — О рандольфе помалкивает. Ну ничего, помолчим пока и мы».

Он был убеждён, что ведёт разговор правильно. В тот момент ему важнее всего было не перепугать Малявина, чтобы он, чего доброго, снова не замкнулся, довести до конца опознание трупа. И Сергей сдержанно спросил:

— Можете указать расположение коронки?

— Конечно. Пятый зуб слева в верхней челюсти… Но к смерти Тимошковой, клянусь вам, я не имею никакого отношения. Ведь с тех пор и не видел её.

— Ну, не видели так не видели.

Ракитин поднялся, пересел к столу, быстро составил протокол допроса и протянул Малявину.

— Ознакомьтесь, пожалуйста. Всё ли правильно записано?

Малявин старательно прочитал протокол.

— Всё верно.

— Тогда подпишите его, и поехали!

— Куда?

— Сначала к следователю в прокуратуру. Потом в морг. Разговор разговором, а нам надо кое-что показать вам.

Малявин суетливо засобирался.

— Да, да… одну секундочку… С собой мне ничего не надо брать?.. Вот и хорошо, вот и хорошо…

В прокуратуре все уже расходились по домам. Оказавшийся ещё на месте Антонов прямо в подъезде перехватил секретаря — пожилую, усталую, но всё понимавшую с полуслова женщину, попросил помочь найти понятых и позвонить в морг, чтобы там немножко задержались. Туда они вскоре и отправились.

В морге Малявин полностью подтвердил предположение Ракитина, что убитая — именно Тимошкова. Теперь опознание можно было считать практически законченным. Оставалось лишь справиться у Малявина о рандольфе, провести в его доме обыск. Сергей коротко объяснил Антонову обстановку, и они, получив согласие прокурора на обыск, поехали с Малявиным в его жилище.

— Так какую коронку вы поставили Тимошковой? — спросил Сергей техника по дороге. — Золотую или из рандольфа?

Малявин изменился в лице. Смотрел на него широко открытыми глазами.

— Как вы узнали?.. Ох, боже мой, боже…

Припрятанного рандольфа и золота оказалось у него немало.

Утро в понедельник выдалось сумрачным. Над домами низко застыли тёмно-серые облака. По блестящему асфальту стучал дождь. Но, направляясь в отдел, Ракитин с удовольствием вдыхал прохладный воздух и запах сырой травы, пришедшие на смену долгой жаре и духоте. Вспоминая разговор с Малявиным, он медленно шёл по улице, и в душе его нарастала радость: всё-таки с одной неувязкой разобрались.