Бой бес правил - Антон Мякшин

— Закон вселенского равновесия… — бормотал майор, вышагивая за моей спиной. — Бытие определяет сознание… Материя первична, а дух? Хм… Очень интересно… Вот! — воскликнул он, выстрелив указательным пальцем в потолок. — Все понятно! Если так — то вот так, а если эдак, то вот… вот эдак! Ага! Это, скорее всего, Эликсир Мудрости. Вон как майора перекосило от внезапного наплыва мыслей. Ну не намного хуже диареи…

— Господин комендант, я могу идти? — осторожно спросил я.

— А? Что? Конечно, идите, не отвлекайте меня. Сейчас я вам пропуск выпишу.

Отлично! Спасибо старому Моисею! Майор метнулся за стол, обмакнул перо в чернильницу, занес ее над бумагой и вдруг замер.

— Позвольте, — сказал он, хмурясь, — как я вас просто так отпущу, если вы шпион? Шпионов не отпускают с миром — это было бы не логично, — а расстреливают, жгут и режут. В крайнем случае, вешают.

— Так ведь убийство себе подобного приравнивается к самоубийству, — напомнил я.

— Этот постулат я минуту назад опроверг блестящим и остроумным доказательством! — отмахнулся комендант. — Каким? Хм… Забыл. Столько еще всякого надо обдумать! Голова, извините, пухнет. Предположим, я вас все-таки повешу. А не противоречит ли это действие основам мирового разума?

— Противоречит! — убежденно заявил я.

— Отнюдь, отнюдь, — снова погружаясь в себя, проговорил майор. — Если так, то вот так… Правильно? А если эдак, то наверняка — вот эдак? Верно?

Нет, Эликсир Мудрости в данном случае не подходит. Чего доброго, зафилософствовавшийся комендант придет к соломонову решению: разрубить меня на половинки, одну отпустить восвояси, в другую повесить. Где же здесь, в этом свертке, Эликсир Добра и Всепрощения? Не мог Моисей скорлупки свои пометить, что ли?

Майор, закатив глаза, шевелил губами, мысленно рассуждая, а я влил в его стакан содержимое другой скорлупки. Тоненькая маслянистая пленочка блеснула на свету.

— Хлебните кваску, — посоветовал я. — Поможет… Машинально комендант смочил губы в квасе.

И мгновенно вскочил на ноги.

— Ну как? — поинтересовался я.

— А? Что? Где я? Что со мной? О-ой!

— Что случилось?

— Н-ногу свело-о! Ай, больно! И руку… И в носу свербит! А-пчхи!

Майор захрипел, застонал, покрылся красными пятнами, молниеносно пропотел, высох, затрясся в ознобе, вывалил язык и выпучил глаза. На лбу его вспух лиловый лишай, на обеих щеках вздулись чудовищных размеров флюсы. Силясь что-то сказать, он повалился на стол и забился в эпилептическом припадке.

Опять не то… Эликсир Постоянных Болезней! Этого еще не хватало… Сейчас вбегут на шум солдаты и, увидев беднягу, заколют меня штыками…

Комендант, подрыгавшись, встал, лунатиком походил по кабинету, хромая одновременно на правую и левую ногу, рухнул на пол, должно быть впав в кому… Положительно на него было страшно смотреть — лицо майора напоминало изработанную палитру запойного художника: по раздутым щекам маршировали крупные веснушки, лоб бугрился оспинами: нос то наливался сливой, то вовсе проваливался, из глаз градом текли слезы… Бородавки пульсировали, ежесекундно меняя цвет и форму. Ужас! Поспешно я вскрыл очередную скорлупку и влил майору в рот третью порцию Моисеева зелья.

— Алле-э! — закричал майор, подпрыгивая. — Оп-па! ~

— Шпион? — ткнул он в меня пальцем, удачно приземлившись, — Расстрелять! Ха-ха! Шутка! Что может быть глупее и тоскливее обыкновенного расстрела? А вот обмазать тебя дегтем, обвалять в перьях и посадить на кол — гораздо веселее! Или завернуть в фольгу и запечь в доменной печи в собственном соку! Идея! Ха-ха! Жаркое по-комиссарски! Так и сделаем! Конво-ой!

Он прокатился колесом по комнате, свистнул и, вскочив на стол, забил неистовую чечетку. Солдат, заглянувший в кабинет как раз тогда, когда комендант крутил под потолком тройное сальто, в ужасе перекрестился и упал в обморок.

— Осечка! — пробормотал я, вынимая из кармана скорлупку. — Сейчас исправим…

Как выяснилось, поймать и напоить из скорлупки майора, находящегося под действием Эликсира Неутомимого Веселья, оказалось делом вовсе не простым. Комендант, заливаясь по-детски лучезарным смехом, бегал от меня вокруг стола, показывал язык, издавал неприличные звуки, непечатно хохмил и кидался стульями — в общем, веселился от души. Даже припертый к стене тяжелым креслом, он пытался сплясать качучу, горланя: «Эх, яблочко, как мы веселы-ы! Комиссара изловили и повесили-и…»

На втором куплете я ловко влил ему в рот содержимое скорлупки и отскочил в сторону. На всякий случай — мало ли что!

Майор минуту стоял неподвижно, потом тряхнул головой и медленно выполз из-за кресла.

— Грех, брат, — тихо проговорил он, печально глядя на меня. — Большой грех — обижать ближнего.

— Ты первый начал! — выкрикнул я. — Кто меня хотел повесить, застрелить, зарубить и посадить на кол?

— Я? — удивился майор.

— Нет, моя бабушка Наина Карповна!

Солдат, пришедший в себя после обморока, поднялся на ноги, заглянул в кабинет и вторично лишился чувств, увидев, как грозный майор пал на колени и завыл, простирая руки к красному шпиону:

— Батюшка! Родненький! Прости меня, скота неразумного!

— Пропуск напишешь? — осведомился я.

— Напишу! Напишу! Грех свой отмаливать буду веки вечные! В монастырь уйду!

— А Петра Карася отпустишь? — обрадовался я.

— И Карася отпущу! Кто я такой, червь неразумный, чтобы живую тварь свободы лишать? Я и мухи теперь не обижу, не то что Карася… Всех отпущу, всех умолять о прощении буду! Каюсь! Каюсь! Грешен!

— Та-ак… Войско свое разоружишь? — вконец обнаглел я.

— Разоружу! Сам по городам и весям буду в рубище ходить, людей к покаянию призывать! Прости меня, народ православный!..

Ну все, наконец-то… Никак я господина коменданта Эликсиром Святости попотчевал. Я вытер пот со лба и устало вздохнул. Ох, тяжелая эта работа — исправлять человеческую природу…

Наверное, в Рогунове никогда еще за всю историю города не было зафиксировано такое громадное количество случаев нервных припадков, обмороков, истерик и помешательств. Весь гарнизон наблюдал за тем, как лютый зверь господин майор полз на коленях от камеры к камере, отпирая двери, выпуская на волю несчастных узников, а красный шпион важно вышагивал позади коменданта и время от времени поддавал по жирному заду сапогом.

— Еще! — рыдал при этом майор. — Еще ударь, да посильнее! Искуплю вину свою перед человечеством, искуплю! Еще! Сильнее! Ах, в радость мне это, в радость!

И справа, и слева солдаты, узрев такое, друг за другом валились в обморок как кегли. Городок переполошился. Отпущенные на волю узники, ошалев от свежего воздуха, носились по улицам, сшибая прохожих, словно бешеные коровы. Майору незачем было выполнять свое обещание относительно разоружения войска — два стрелковых батальона, побросав оружие, разбежались в полнейшей растерянности. За особо стойкими в психическом отношении солдатами, довершая разгром гарнизона, гонялся старый Моисей с ведром Эликсира Добра и Всепрощения. От алхимика бежали как от чумы, — видимо, никто не хотел приобрести такое же таинственное заболевание, какое поразило коменданта.