Ночные рассказы - Питер Хег

Особенно застенчивым и любезным он становился, когда разговаривал с молодыми женщинами, и тогда врач с Шарлоттой подавались вперёд, ловили каждое его слово и видели, что кривая самописца изменяется и отклоняется стрелка вольтметра, отражая объективные физические корреляты эмоций и степени заинтересованности молодого поэта. И тем не менее колебания были слишком малы, по мнению Шарлотты, поскольку садовник всё ещё вёл себя так, как если любимой им девушки в комнате не было.

И тут неожиданно встал врач. Полностью захваченный атмосферой, поднятый с места порывом ветра за окнами, чувствуя поддержку и одобрение дрожащих перед ним стрелок, он засунул палец в ступку и положил кусочек горькой, растворяющейся на языке смеси в рот. И тут он услышал, как садовник беседует с двумя молодыми сёстрами, чувственный характер которых врач знал по дневнику, и вдруг увидел всю эту историю совершенно иначе. Из пустой, слабо освещённой комнаты он внезапно оказался в блестящем хаотическом обществе, и, не думая ни о чём другом, кроме этих людей, особенно привлекаемый двумя женщинами в жёлтых атласных платьях, сидящими перед ним на низком жёстком диванчике, он вышел из-за своего рабочего стола и, нетвёрдой походкой, заворожённый увиденным, вступил в восемнадцатое столетие.

В соседней комнате звуки французской увертюры Телемана, посвящённой памяти Декарта, затихли до основного тона, легко и беззаботно, словно это падающий на землю лист, и затем снова взлетели к расписному потолку.

Из деревянного сундука Шарлотта достала большой узел и шагнула за ширму. В таких предосторожностях, строго говоря, не было никакой необходимости — для мужчин, стоявших посреди комнаты, она не существовала. Некоторое время она пробыла за ширмой, и когда, выйдя из-за неё, она направилась прямо к садовнику и легко постучала его по плечу своим веером и он обернулся, показания всех приборов резко изменились, потому что перед ним стоял ответ на мировую загадку — молодая женщина, отделённая от него стеной, но теперь оказавшаяся в непосредственной близости от него.

На Шарлотте было платье с оборками, с узкой талией и большой, колоколообразной юбкой на китовом усе. Волосы её были уложены в причёску, которую в первой половине XVIII века называли hongrois,[27]представлявшую собой длинную косу, уложенную короной на голове. Это снаряжение она держала наготове, чтобы в решающий момент иметь возможность появиться в роли молодой возлюбленной поэта и, таким образом, дать своему подопытному последний толчок для обращения в прошлое.

Она приблизилась к садовнику вплотную и торжествующе отметила, что впервые, наконец-то, она чувствует мощный, ничем не сдерживаемый поток частиц из прошлого. Не в состоянии двинуться с места, он прошептал её имя, и Шарлотта потянулась губами к его уху.

— Помните, — сказала она, — что вы обещали написать мне стихотворение.

Медленно, как будто издалека, на его лице появлялась игривая улыбка.

— Помните, — сказал он на слегка архаичном французском, который он, казалось, впитывал из окружающей обстановки, — что вы обещали мне поцелуй, мадемуазель.

На мгновение Шарлотте показалось, что ситуация может выйти из-под её контроля. Она тут же вспомнила великих предателей мировой истории, которые поцелуем навлекли на свою голову уничтожение: о брачной ночи данаид, о поцелуе Иуды, о смертельном объятии Брута и о том, как принцесса поцеловала свинопаса, — и заколебалась.

Но потом она подумала о великих примерах самоотверженности в истории: о собаках, которые целовали Лазаря, о поцелуях, из-за которых Джульетта лишилась жизни, о святой Биргитте из Вадстены, высасывавшей нарывы прокажённых, о Марии Кюри, которая голыми руками подносила смертельный хлорид радия к своим потрескавшимся губам. Тот, кто ищет, должен найти, подумала она и, подавшись вперёд, но не теряя из виду провода, которые тащил за собой её подопытный, поцеловала его.

В это мгновение перед её поражённым взором зал наполнился людьми, каким-то новым светом от множества блестящих мехов и громкими разговорами. В одном конце комнаты небольшая группа гостей крайне жизнерадостно разучивала под музыку па какого-то танца, а у противоположной стены её сотрудник, врач, Месье Доктор, беседовал с двумя льнувшими к нему молодыми девушками. На нём теперь был длинный сюртук и узкие штаны, подчёркивавшие безупречные икры ног, и как раз в тот момент, когда Шарлотта взглянула на него, он с уверенностью специалиста приподнял платье одной из девушек, положил руку ей на бедро, и та обворожительно рассмеялась. С доселе неведомым, трансцендентным ощущением участника и одновременно стороннего наблюдателя, Шарлотта повела Жан-Люка к конторке и шёпотом попросила его хотя бы первую строчку, и, повернувшись спиной к ней, так что он заслонил от неё перо и бумагу, молодой человек медленно и сосредоточенно стал что-то писать. Потом он закрыл книгу и заключил её в объятия. Не сводя с него глаз, она последовала за ним назад через зал, и гости, улыбаясь, расступались перед ними, словно перед парой, которая пытается танцевать сложный гавот. Они прошли через двери, и музыка зазвучала сильнее, они оказались в соседней комнате за спиной пианиста, который, склонившись над спинетом, был полностью поглощён игрой и ни разу не обернулся. Лицо её оказалось совсем близко от лица поэта, и она позволила ему приподнять её платье. Когда он положил руки ей на бёдра, ей вспомнились слова Бора о том, что учёный всегда одновременно и актёр и публика, и она сдалась, поскольку разве не была она всегда готова пожертвовать чем угодно ради истины, и, когда он проник в неё, её захлестнул ураган образов и чувств, и она поняла, что с точки зрения физиологии теперь тоже соединена с гистометрическим разрядником, который через этого мальчика, её медиума, обеспечивает ей связь с утраченным временем, и непосредственно перед тем, как ею овладела страсть, она с бурным восторгом осознала, что была полностью права в том, что современная любовь лишь тень любви прошлого, что чувства подвержены распаду и что её теория полностью нашла своё подтверждение.

В ту ночь сильный ветер с корнем вырвал нежные молодые посадки, свалил на землю памятник Руссо, и, таким образом, в некотором смысле отбросил сад к его прошлому состоянию. Ещё он выбил несколько стёкол в лаборатории и надул на пол целое озеро воды. Потом он унёсся прочь, и, когда Шарлотта на следующее утро вошла в лабораторию, белое солнце и голубое небо безупречно отражались в луже на натёртом полу, словно в каком-то совершенном зеркале.

В то утро Шарлотта проснулась мгновенно, она попала в сияющий светом день, если так можно выразиться, без всякого предупреждения и увидела, что лежит одна на белой лакированной кровати, бывшей когда-то частью обстановки Лувра, от которой позднее отказались.

Она проснулась без воспоминаний и без ожиданий будущего, но с парализующим ощущением, что все законы природы отменены, что перед ней находится действительность, которая может превратиться во что угодно. Она открыла дверь в гостиную и, отчаянно стараясь быть самоироничной, подумала, что вот так, наверное, будут чувствовать себя избранные женщины на следующее утро после Страшного суда, оценивая разрушения и осознавая, что это действительно конец и что впереди у них только уборка и ничего более.