Золотые нити - Наталья Солнцева

Молодой рыцарь сидел, протянув к огню длинные сильные ноги, с трудом расположив на деревянном стуле свое стройное, наполненное мощью тело, положив красивую голову на резную спинку, с удовольствием ощущая наливающиеся прежней силой мышцы. Все же его еще слегка знобило, поэтому и придвигался к огню, чтобы жарким теплом изгнать остатки нездоровья.

Потягивая горячее вино, смотрел на огонь, – чувствуя, как огонь иного рода разливается волнами по жилам, наполняет приятной дрожью каждую клеточку молодого тела.

О, Господи, как же хорошо быть молодым, здоровым, пить вино, греться у огня, ожидать женщину, зная, что она придет, что вот-вот зашуршит по каменным плитам ее платье. Кажется, он начинал понимать, зачем люди живут на земле, страдают, воюют, молятся, странствуют…

Служанка расставляла на столе кушанья – жареное с приправами мясо на серебряном блюде, вареные и свежие овощи, горячий хлеб, пироги, разные сладости. Стол накрывали всегда обильный, хотя обедали почти всегда двое – гость и хозяйка. Обычно оба молчали. Молодая дама разговор не поддерживала, на вопросы отвечала уклончиво, да и то из учтивости.

Она вошла, как всегда, неожиданно, и встала у решетки, протянув к огню руки. Темно-синее платье подчеркивало бледность ее лица, обрамленного пышными волосами, не укладывающимися в прическу. На золотом шитье корсажа заиграли отблески огня. Широкие рукава доставали почти до пола. Чуть повернув голову, дама посмотрела на гостя.

– Я вижу, благородный рыцарь уже почти совсем здоров.

Гость не сразу ответил. Он смотрел на огонь, скрывая волнение, которого никогда не вызывали у него другие женщины, как бы красивы или знатны они не были. В этой же не было, казалось, ни того, ни другого, – зато было что-то, чего он никак не мог определить.

Удовольствием было просто смотреть на нее, слушать ее голос, – можно было часами молчать, лишь бы она была рядом. Она не старалась привлекать к себе, используя обычные женские ухищрения; напротив, они даже были бы смешны в ней, так как ей ничего более не нужно было, кроме ее самой, чтобы вызвать неодолимую тягу. Что-то влекло к ней, влекло неудержимо…

Гость тряхнул головой, отгоняя наваждение. Его, кажется, что-то спросили. Давно он так глупо не выглядел.

– Простите, вы очень красивы, – я слишком увлекся и не расслышал, что вы сказали. Вам очень идет синий цвет. – Он помолчал, словно в раздумье. – Я хотел сказать вам, что видел однажды ночью, как вы…Это вовсе не было бредом или плодом больного воображения. Я действительно это видел, и самое странное, – возможно, я не очень умен, говоря вам об этом, – самое странное, что я как будто не был удивлен тем, что я увидел.

Поверьте, что я много чего повидал, – я путешествовал, наблюдая мир в самых разных его проявлениях, мне наскучило странствовать…Не знаю, что я искал. Сначала я думал, что найду это в книгах. Я приобретал знания, надеясь найти ответы, и не нашел их. Я спрашивал у звезд, и они не дали мне ответа. Тогда я решил найти его, пустившись в дорогу, и вернулся разочарованным.

Никто не мог сказать мне, что я ищу, кроме меня самого. Но я сам не знал этого. Чему бы меня ни учили, мне всегда было мало… Мне всегда казалось, будто я знаю что-то такое, чего никто из людей не знает, но что?..

– Вы хотите, чтобы я вам ответила? – она улыбнулась. – А я сама хотела вас кое о чем спросить. Впрочем, сначала нужно мужчину накормить, а потом приставать с расспросами. Не так ли?

Она жестом пригласила гостя за стол, и стала нарезать мясо. Это получалось у нее не очень ловко, но мило, и было приятно смотреть на то, как она это делает.

– Я готов исполнить это прямо сейчас.

– Что? – она подняла на него свои пронзительные глаза, и он почувствовал, как по телу побежали мурашки.

– Удовлетворить любопытство дамы – первостепенный долг благородного рыцаря, – он еле заметно усмехнулся. – Так что спрашивайте. Буду счастлив, если смогу развлечь вас.

– В самом деле? Тогда я начну. Вы едите мясо?

– Конечно. По-моему, вы имели возможность убедиться в этом. Странный вопрос. Вы, кажется, тоже его едите.

– Да, – она помолчала. – Дедушка с отцом часто брали меня с собой на охоту. Я с детства умею ездить верхом и пользоваться оружием. Люблю стрелять. Но… Как-то мой отец застрелил оленя. Стрела попала ему в шею. Его глаза – большие, выпуклые, черные, полные боли, – долго стояли передо мной. Он как будто плакал. Хотя дедушка мне потом говорил, что животные не плачут. Это могут только люди.

Еще дедушка учил меня, что нельзя проявлять жалость. Жалеть кого-нибудь – значит, отдавать ему свою силу. А силу отдавать нельзя никому.

– Пожалуй, я с этим соглашусь. Вы… живете довольно обособленно. Просто не любите суеты?

Женщина внимательно посмотрела на своего собеседника – под его глазами залегли глубокие синие тени, признаки недавно перенесенной болезни, в прямом взгляде интерес перемешивался с усталостью. Болезнь еще не вполне покинула его тело. Но вскоре ему все равно придется уйти.

– Мы любим всех людей. Но род занятий принуждает нас поселяться вдали от них. К тому же уединение и покой благотворно влияют на здоровье. Разве вам у нас не понравилось? – Она немного помолчала. – К тому же, если быть до конца откровенной, не столько мы избегаем людей, сколько они нас. Дедушка объяснял мне, что люди чувствуют себя неуютно рядом с нами. Им кажется, что мы опасны для них. Они боятся.

– Я думаю, у них есть повод для этого, – рыцарь поставил на стол серебряный бокал с вином и откинулся на спинку стула. – Когда люди решают, что кто-то опасен для них, это всегда имеет под собой почву.

Тот, кто не похож на них, кто не так думает, не так поступает, знает что-то такое, что им неизвестно, обладает чем-то для них недоступным, тот, кто непонятен, – становится опасным. А опасности следует избегать, если ее невозможно уничтожить.

Люди всегда стремятся избавиться от того, что вызывает у них страх, если это им под силу, конечно. В этом смысле вам самим следует остерегаться. Я хорошо знаю людей.

– Они не ведают, что творят. Потом они сожалеют об этом.

– Ну, разумеется, – в его голосе прозвучала изрядная доля иронии. – Это мне отлично известно, – как жажда разрушения и зла овладевает людьми, подобно стихии. Они не в силах остановить это, они накручивают сами себя до экстаза, и не успокаиваются до тех пор, пока ужас содеянного не предстает перед ними во всей своей обнаженной сути.

Когда жестокость совершенного ими, чего они только что требовали, страстно желали, оказывается прямо перед ними – на них находит оторопь. Они не могут смотреть на то, что совершили.