Шоншетта - Марсель Прево

– Хорошо! – сказал Жан, – можете идти.

Оставшись одни, они переглянулись.

– Будь же храбрее, моя девочка! – сказал Жан, подходя к Шоншетте. – Что бы ни случилось, я с тобой, и никто не отнимет тебя у меня.

Девушка вынула из волос шпильку, вскрыла ею конверт и развернула письмо. Вдруг ее глаза расширились, она открыла рот, точно хотела вскрикнуть, но крик замер в ее горле, и она бессильно упала на стул. Жан бросился к ней и хотел взять ее за руку, но, почувствовав его прикосновение, Шоншетта вскочила и, вытянув вперед руки, словно защищаясь, закричала, глядя на него безумными глазами:

– Не подходите! Не дотрагивайтесь ко мне!.. Уходите прочь! Я так хочу… Умоляю вас!.. Я не хочу видеть вас… О, это ужасно!.. Не подходите, или я брошусь в окно!

Она бросилась к окну и схватилась за него рукой; но в ту же минуту, не будучи в силах вынести страшное волнение, пошатнулась и упала на руки Жана. Он осторожно положил ее на диван, потом поднял письмо, упавшее на пол, несколько раз перечел его. Крупные капли пота выступили у него на лбу.

Вот, что он прочел:

«Я знаю, что вы бежали со своим любовником. Отлично! Вы – достойная дочь своей матери, которая обесчестила мой дом, введя в него вас, ребенка своего любовника. Ваша мать кончила жизнь падшей женщиной, последуйте ее примеру, если он соблазняет вас. Я отрекаюсь от вас, как отрекся от нее, хотя, к сожалению, слишком поздно, так как в благодарность за то, что я воспитал вас, вы опозорили мое имя. Не смейте никогда появляться мне на глаза! Можете оставаться у того, кому вы отдались; а чтобы в вашей связи было больше соли, могу вам сообщить следующее: этот человек – ваш родной брат».

Бледный как смерть, Жан поднес письмо к зажженной свече, потом бросил его на пол и смотрел, как бумага горела и коробилась, пока не обратилась в кучу пепла.

– Не хочу, чтобы эта оскорбительная клевета жила хотя бы только на бумаге, – прошептал молодой человек, в котором под влиянием неожиданного удара проснулась вся его энергия. Он подошел к бесчувственной Шоншетте; ее грудь судорожно трепетала; на опущенных ресницах дрожали слезы.

– Нет, нет! Это – неправда! – простонал Жан и прижался губами к холодному лбу любимой девушки.

От этого прикосновения по телу Шоншетты пробежала дрожь.

– Молись за меня, моя дорогая, любимая! – прошептал Жан, – я все так же люблю тебя… Бедняжка! Лучше бы ты никогда не очнулась!

Страшным усилием воли он отвел от нее взор и бросился вон из комнаты. Написав несколько строк и запечатав конверт, он положил его на письменном столе в комнате Шоншетты, потом вернулся в свою комнату, взял из бюро деньги, накинул пальто и сбежал с лестницы.

Внизу ему встретился Виктор.

– Мы сейчас получили известие, принуждающее меня немедленно ехать, – довольно спокойно сказал ему Жан, – мадемуазель Шоншетта остается на вашем попечении, пока не приедет мадам де Шастеллю, которую я уведомлю телеграммой. Надеюсь, она приедет завтра вечером и останется с мадемуазель до возвращения тети Марты! – и, прежде чем остолбеневший от изумления Виктор успел вымолвить слово, Жан захлопнул за собой входную дверь и исчез.

Шоншетта мало-помалу пришла в себя. Она огляделась, ища письмо, но увидела только обгорелый уголок бумаги. Она поняла, что сделал Жан, и в душе поблагодарила его за этот поступок. Ее голова горела; она дотащилась до окна и отворила его.

Ночь уже наступила, но это была светлая весенняя ночь, позволявшая видеть линии аллей и очертания деревьев. Этот самый пейзаж был свидетелем их поцелуев, и все то же жужжание насекомых нарушало деревенскую тишину, и тем же свежим ароматом был напоен ночной воздух. Ничего не изменилось; изменилось то, что жило в сердце Шоншетты, а равнодушная природа так же улыбалась ее страданиям, как прежде улыбалась ее радостям.

Шоншетта лихорадочным жестом провела рукой по губам: она хотела бы стереть следы преступных поцелуев.

– Брат! Брат! – повторяла она, – мой брат!

Вдруг она встрепенулась: внизу кто-то громко захлопнул входную дверь; неясная тень мелькнула на ступенях крыльца, заскрипел песок под быстрыми шагами; потом фигура потонула в ночной темноте.

Шоншетта с остановившимся сердцем ухватилась за балюстраду окна. Она поняла… Она хотела позвать; слабо, как вздох, прозвучало в тишине имя Жана.

Вдали тяжелая калитка из парка на дорогу отворилась, – потом снова захлопнулась.

Дневник Шоншетты

Вернон, 1-го мая

К этим последним страницам я хочу прибавить еще несколько строк. Здесь началась история моей жизни, – здесь она и кончится.

Вчера двери Вернона закрылись за мной; недавняя ученица пришла искать здесь, как в монастыре, убежища – навсегда! После двух месяцев жизни в свете, девочка, полная надежд и веры в будущее, возвращается сюда уничтоженная, с разбитым сердцем.

Боже, воля Твоя всегда свята. В своем великом горе благословляю Тебя за то, что Ты избавил меня от самого тяжкого испытания! Целую неделю я жила, с ужасом ожидая вести, что Жан лишил себя жизни; Ты не допустил этого! Жан понял, что умереть не значит искупить. Он отправляется в центральную Африку на поиски пропавшей экспедиции. Помоги ему, Боже, обрести душевный мир! Пошли ему забвение!.. Пусть мне останутся все тревоги и угрызения совести, – только бы он нашел покой!

Мне надо искупить гораздо больше, чем ему. Тот, кого я все-таки всегда буду звать отцом, уже несет в доме душевнобольных наказание за мой проступок. Неужели целая жизнь, посвященная молитве и скромному труду, не искупит прошлого? Надеюсь, что Господь сжалится над нами!

Передо мной лежат письма Жана. Сейчас я сожгу их все, даже то, которое я получила сегодня утром, и в котором он прощается со мной. Он клянется, что никогда не будет искать встречи со мной, и просит простить ему, что он разбил мою жизнь. «И все-таки, – пишет он, – несмотря на весь ужас кажущейся вероятности, его сердце всегда будет восставать против мысли, будто я – его сестра».

Это письмо взволновало меня. Я поймала себя на мимолетной мысли: «А что, если он прав? Если вся эта чудовищная история – одно воображение?» Нет, нет! Я не имею права сомневаться в этом. В моем сердце должна умереть всякая надежда, чтобы в нем умерла любовь.

А теперь, Боже мой, вручаю Тебе мое умершее сердце до того часа, когда Тебе будет угодно освободить его от земных уз. Тогда пусть оно оживет… потому что там, за пределами земного, любовь сестры и любовь невесты сливаются в любви к Тебе.