Продается дом с кошмарами - Светлана Гончаренко

А он всё не мог поверить своим глазам. Что, если монеты и сейчас там? В глубине, под путаницей корней?

Клавдия Степановна смотрела на него с улыбкой. Её улыбка слагалась из тонкого узора морщин. Ветра не было, но седые волосы старухи, выбившиеся из-под платка, были так легки, что колыхались в ответ совершенно неощутимым движениям воздуха.

Она спокойно сказала:

— Ну, что ж, вот теперь ты мой.

— Ваш? В каком это смысле? — удивился Костя.

— В обыкновенном. Жить со мной будешь.

Костя плохо ещё соображал после того, как Толька передавил ему шею своей ручищей.

Поэтому он спросил:

— Жить? Как это?

— А то ты не знаешь! Как все мужчины с женщинами живут, — спокойно ответила Каймакова.

— Но это невозможно!

От такого поворота событий Костя мигом забыл и о кладе, и о бандитах. Во рту у него пересохло, мысли спутались.

— Ну нет! Я очень вас уважаю, но это нонсенс, — тупо бормотал он, тут же пугаясь, что за намёк на возраст Клавдия Степановна напустит на него кусачих мух, как на Тольку.

— Почему ж нельзя? — нахмурилась старуха Каймакова. — А с кем тогда можно? С Ленкой, что ли, Шапкиной?

— Да я и с Ленкой не хочу, — вздрогнув, ответил Костя; от одного упоминания аптекарши на него будто повеяло болотной водой. — Вы только не обижайтесь, Клавдия Степановна! Мне сейчас вообще не до этого. Я писатель, работаю над новым произведением.

— Враньё, — не поверила Каймакова. — Ни над чем ты не работаешь. Разве ты не думаешь обо мне днём и ночью?

Костя замялся:

— Вы, наверное, что-то не так поняли! Мне внучка ваша нравится, Инесса. Правда, я видел однажды во сне, как…

— Сна такого ты не видел, и никакой внучки у меня нет. Пошли в деревню!

Костя машинально переступал ногами по мягкой прелой листве. Тело его медленно шло рядом с Клавдией Степановной, и в то же время он чувствовал, что висит в воздухе вверх тормашками, как муха в паутине.

«Так значит, это был не сон? И красавица Инесса — эта вот старуха? Быть того не может… Нет, не так! Всё как раз наоборот! Сон — этот вот лес, и покойники, и Кирюшка Колдобин, и дачи, и Копытин Лог… Сон! Даже Колчак тут спал. Интересно, что ему снилось? Мне — всякая ересь, но я живу в Нетске, работаю в фирме «Нео», мою маму зовут Татьяна Леонидовна Гладышева, и если всё это я забуду, то я совсем пропал!»

Он откашлялся и начал осторожно:

— Я надеюсь, Клавдия Степановна, вы погорячились, когда сказали, что я с вами жить буду. Это шутка?

— Любовью не шутят, — строго ответила старуха Каймакова.

— Но я вам совсем не подхожу! Даже у Мадонны с сопляками ничего не получается. А я ведь в сравнении с вами сопляк, чего скрывать. И свет на мне клином не сошёлся! Наверняка в округе имеются более достойные вас кандидаты. Более близкие вам по духу, интересам…

— Кто? Пни эти трухлявые?

— Многие ещё полны сил!

— Ничем они не полны, проверено. Мне ты нужен — молодой, горячий, сладкий. Давно в наших краях такие не попадались. Недаром Ленка, на что рыбья кровь, сразу в тебя вцепилась. В лепёшку, говорит, расшибусь, а мой будет. Но я её, подлюгу, отважу!

Костя пожал плечами:

— Странно. Почему такой ажиотаж? Я знаю, в Конопееве есть молодые ребята.

— Не то! — сплюнула Клавдия Степановна. — Я нарочно третьего дня, чтоб тебя подразнить, таскалась туда на танцы. Не то! Пьянь, гопота. А ты вон какой Бова-королевич! Да и сам ведь любишь меня без памяти. Мы с тобой хорошо заживём — позабудешь, что, как и с кем раньше бывало. Помнишь баньку-то? Это только цветочки…

Видение Инессы — розовой, скользкой от пара, неотразимой — мелькнуло перед Костей в светлых сумерках, но тут же обернулось боярышниковым кустом.

— Вон уж и посёлок виден, дачи ваши, — проговорила Клавдия Степановна, указывая на острые скандинавские крыши. — Пойди, отдохни малость; ты такой сейчас бледный — краше в гроб кладут. А как совсем стемнеет, ко мне приходи, насовсем уже. Я на баяне тебе сыграю, баньку протоплю.

«Ага, а потом она скажет, на лопату садись — и в печку!» — с тоской подумал Костя.

Не прощаясь, он побрёл в сторону сторожевой будки. Но Клавдия Степановна его остановила, зацепив клюкой.

— Смотри, не обмани только — хуже будет, — предупредила она.

Её лицо ласково улыбалось, и никогда ещё не выглядела она такой старой.

Дача Колдобиных показалась в сумраке незнакомой. Костя несколько раз щёлкнул выключателем: как назло, света нет. Вечные проблемы с электричеством!

Он прошёл на кухню, достал усохший кусок хлеба, краковскую колбасу. От чая пришлось отказаться — спички снова пропали. Колбаса чистилась так плохо, что Костя даже вспотел. Разрезать её оказалось невозможно. Костя двинулся в розовую комнату, держа в одной руке хлеб, а в другой — отвратительный колбасный крюк. Чтоб откусить кусочек, колбасу приходилось рвать зубами с яростью бабуина.

Ужиная на ходу и невкусно, Костя всё же вернул себе телесную бодрость. Но душа его была нема, темна, едва жива. В ней вяло ворочалось единственное желание: покончить со всеми бедами, написав в милиции чистосердечное признание. Только вот в чём признаваться?

Когда Костя приметил, что за порогом английской гостиной торчат мужские ноги в лёгких, заляпанных грязью туфлях, он не удивился.

«Вот и Робинзон, ныне покойный. Как я и предполагал, — сказал он вслух, жуя колбасу. — Лежит, бедолага. Только поразить меня уже ничем нельзя! Как стемнеет, возьмусь за тачку. Каждый день всё у меня происходит в своё время — по расписанию, как у собаки Павлова».

Костя поднялся в спальню, из которой исходило голубоватое свечение. На столе сиял раскрытый ноутбук с горделивыми строчками «Часть первая. Глава 1». Далее следовало всё, что полагается, про Баррекра и зловонную жижу, а также «Спран криво улыбнулся и сказал: «Пришёл твой конец!»

«Что за лажа! — возмутился Костя. — Опять этот Спран! Кто же мне гадит? Просто невозможно творчески работать! Про Спрана я прошлый раз, как только увидел, сразу всё вымарал. А тут, полюбуйтесь, снова он возник, да ещё и сказал что-то, сволочь. Неужели это старуха Каймакова, продвинутый пользователь, чудит? Или аптекарша с хвостом? Или Робинзон пришёл, настучал фразу, спустился в гостиную и помер? Нет, это уж совсем чушь собачья!»

Костя удалил чужой текст и задумался. Несчастный Баррекр уже вторую неделю бедовал с жижей в сапогах и никак не мог сдвинуться с мёртвой точки. Почему? Ведь ещё в городе всё про него было придумано!

Костя высоко, как композитор Галактионов, воздел руки над клавиатурой и попробовал вообразить Баррекра. Однако тот, мелькнув размытой тенью, вдруг стал уменьшаться, блекнуть, скукоживаться, пока не превратился в крохотное пятнышко, вроде того, что остаётся, когда прихлопнешь мошку. Зато возникла одна очень простая мысль: «Электричества нет, а ноутбук сейчас работает от сети. Может, уже дали свет?»